Снарри-форум

- Авада Кедавра!
… Холодный шипящий голос сливается со звонким мальчишеским выкриком, палочки направлены друг на друга, волшебники тоже – зелень и алое сияние, отросшие черные волосы пушистым пламенем трепещут на ветру. Вспышка нереального свечения, и все смешивается воедино, исчезает, сливается в нереальной фантасмагории последнего прощания.
И никого. Северус с некоторым удивлением чувствует соленую влагу на щеках, соскальзывающую к уголкам губ и бегущую по подбородку. Странно, дождя ведь вроде еще нет? Он разворачивается и медленно бредет к Хогвартсу, не замечая ни криков, ни сверкающих то тут, то там вспышек заклятий. Убьют – не страшно, он уже и сам этого хочет. Он давно этого хочет, и только что-то со странным упорством не давало уйти раньше. Что-то…
Кто-то.
Осенняя листва надоедливо шелестит под ногами. Странно, он уже минул поле боя? Там-то вытоптали все до черной, похожей на жирный пепел, земли…
Тонкие пальцы, сжимающие карандаш…Он всегда держит его как-то странно, рука скрючена непонятной забавной дулькой, полная противоположность изящным жестам Северуса… Темно-серые, чуть блестящие в неровном сиянии свечей штрихи мягко ложатся на бумагу. Он всегда что-то рисует – деревья, людей, животных… Дома… Вернее, один дом – всегда, тот о котором мечтает. Проходят годы, карандаши тупятся, стираются и, небрежно отброшенные, летят в камин, а дом – один и тот же – остается. К слову, это именно Северус всегда выбрасывает замусоленные огрызки, без жалости прерывая контакт художественного гения с потертой музой. Он же всегда трясется над каждым маленьким кусочком дерева, пока не остается кончик длиной в дюйм. Издержки магловского детства? Северус не знает наверняка, но бережно хранит даже раздраженно смятые клочки бумаги со знакомыми неуверенными штрихами…
Северус больше не боится, что в его письменном столе не останется места для его рисунков.
Темные башни Хогвартса, какого-то особенно безрадостного и унылого с наступлением отчаянно-серых сумерек, кажутся зыбкими и нереальными, но удивительно совершенными… Как его рисунки…
До школы довольно далеко идти. Сумели, отвели угрозу, отогнали Упивающихся подальше от детей, но дети сами пошли сражаться, наплевав на запреты и уговоры. Северус не знал, смеяться ему или плакать, когда он увидел бледного от страха и решимости Драко Малфоя в его лучшей мантии и блестящих модельных туфлях посреди раскуроченного заклятиями поля битвы, прикусившего тонкую губу и до побелевших костяшек сжимающего палочку. Но (наследник Малфоев) смог, сумел, выстоял, и теперь прикладывает последние усилия для закрепления окончательной победы. А Северус бредет по еще зеленой траве к замку, и привычно черная мантия цепляет бритвенно-острые края изумрудных живых клинков. Но ни слова об изумрудах…
У него множество дурацких привычек – и нелюбовь к креслам одна из них. Он никогда не садится в северусова кожаного монстра, стоящего у камина, а всегда сворачивается трогательным клубком у его ног, кладя голову мужчине на колени. Зеленые глаза, по-кошачьи отсвечивающие в полыхании смирного домашнего пламени, манят и завораживают, напоминая искрящееся под августовским солнцем изумрудное море. Наклониться, коснуться, перетащить к себе на колени и прижать, как вор-фанатик, укравший у судьбы самое драгоценное сокровище…
Теперь он, наверное, прикажет эльфам заложить тот камин и выбросить кресло. Ни к чему разрывать лишний раз душу на куски, красноглазый монстр, почивший без всякого мира, красочный тому пример.
Северусу не хочется вспоминать и произносить имя. Так легче абстрагироваться, отодвинуть все на задний план и не думать, не думать, не думать… Странно, ничего не скажешь, но действенно.
Особенно удивил Люциус – давний друг и бывший любовник, бывший друг и давний любовник… Роскошная грива серебряных волос, белым пламенем плещущаяся на ветру, и ледяные серые глаза, с которыми он смотрел на тех, кто смел поднять палочку на Драко или Северуса.
Старые привязанности так просто не забываются…
Как и подобные исторические моменты – тонкая, маленькая, несмотря на воистину бесконечные квиддичные тренировки, мальчишеская рука почти утопает в изящной, узкой малфоевской ладони, которая и сама по себе большими габаритами не обладает. Серые глаза в зеленые, нервно дергающийся и едва не подпрыгивающий от досады мучительного ожидания Драко… И наконец тихо, сквозь мягко разомкнутые губы: «Спасибо… Люциус». И сардоническая усмешка Малфоя: «О Мерлин, Поттер, нам обоим прекрасно известно, что в благодарности я не нуждаюсь. Давайте лучше быстрее перейдем к делу». И едва слышно, в спину: «Не за что… Гарри».
Северус проходит сквозь массивные, но сравнительно небольшие двери одного из бесчисленных черных ходов Хогвартса – все равно главные двери заперты наглухо. Как будто ныне покойный Лорд не догадается поискать обходные пути…
Шаги к подземелью и вниз, к своим покоям, мерно отсчитывают ровный, невозмутимый пульс. Но Северус, наверное, сошел с ума и зашкалил бы любой магловский детектор лжи – говорить правду он боялся, зато ложи изрекал с завидной невозмутимостью. И сердцебиение оставалось спокойным. А чего еще можно ожидать от хладнокровного Слизеринского Змея?
Он утверждал, что Северус – очень чувствительный человек. Зельевар давно так не смеялся, как в момент озвучивания сей гениальной в своей нелепой простоте мысли. Он давно разучился чувствовать, по крайней мере, Северусу так казалось. Вот только четко очерченные, припухшие от бесконечных неистовых поцелуев губы шептали обратное, и невозможно, немыслимо, нереально было не верить им...
Он без сил опускается в кресло и прикрывает глаза рукой. Сил нет ни на что, даже на смену порванной и испачканной мантии. Северус с трудом поднимает руку с зажатой в ней палочкой и шепчет в камин:
- Insendio…
Пламя ярко вспыхивает, вызывая в услужливо распахнувшейся памяти совсем другую картину…
И это же кресло, и этот же огонь за фигурной решеткой, но Северус не одинок, гибкое нежное тело выгибается от наслаждения у него на коленях, и горло перехватывает от восхищения, от восторга и возможности обладать этим чудом. И губы тянутся за поцелуем, и руки беспорядочно, но так завораживающе скользят по разгоряченной коже, а он сам уже не контролирует яростные толчки и резкие движения… Всхлипы и стоны оглушают, колокольным звоном отзываются в ушах, сводя с ума вернее Круцио, но еще ни одно пыточное проклятие не вызывало таких сладких, бесконтрольных судорог наслаждения, таких чудесных хриплых вздохов, от которых хочется никогда не остонавливаться в этом прекрасном танце наслаждения…
А теперь ничего не осталось. Пусто и холодно, и разгорающееся пламя у ног почему-то совсем не греет. Что же теперь делать дальше?..
Он сам не замечает, как проваливается в тяжелый, полный свинцовой усталости и темноты графитно-серый сон, полный неуверенных штрихов на обрывках бумаги…

- Мы победили, Северус… - глаза не хотят открываться, это только сон, еще одно из череды пугающе реальных сновидений, за которыми следуют только бесчисленные зелья и белые стены Святого Мунго.
- Северус!
Когда наконец веки с почти слышимым шелестом поднимаются, то все оказывается как раньше, только у камина кресел теперь два, и второе какое-то странное, с маленьким столиком, встроенным в подлокотник. А на нем – очередной обрывок бумаги и знакомая непонятная конструкция из пальцев с зажатым в ней огрызком карандаша.
- Северус, прости, что не разбудил сразу, просто ты так красиво сидел, и я не удержался. Смотри, правда, неплохо получилось? Тебе очень идет светлая рубашка!
И волной, цунами, сметающим все на своем пути накатывает облегчение – жив, дышит, смеется, лепечет чушь и крошит графитом по бумаге, здесь, рядом, с ним. С Северусом. И снова соленая влага на щеках – неужели опять дождь? Но откуда бы в подземельях взяться дождю, здесь и туч-то нет…
Наверное, он принес его с собой.
- Северус, а можно я тебя еще раз нарисую? Без рубашки?..