Снарри-форум

Вы любите ночь?
Нет, не надо пожимать плечами и рассказывать об ушедшей юности, первой любви и созерцании звезд под аккомпанемент томительных вздохов.
Просто скажите – вы любите ночь?
Без традиционного символизма, без осмысления, голую, неприкрытую – ночь?
Черта с два вы ее любите.
Вы вообще не умеете любить.
Впрочем, я вас не осуждаю. Сам такой.
Хотя год назад мне казалось, что-что, а любить я точно умею.
«Сила недоступная Темному Лорду», «любовь защитит тебя» и так далее…
Ага. Конечно. Защитит.
Мерлин, Великий и Справедливый, какая любовь, если эти уроды ломали все, ради чего хочется жить?
Я видел людей, которым вырывали глаза и отсекали руки, накладывая сеть неснимаемых черномагических проклятий, чтобы их невозможно было исцелить. «Живите, мы сегодня милосердные» – это даже не издевка…
Я видел глаза детей, которых заставляли смотреть, как до безумия пытают их родителей. В лучшем случае в этих глазах стояли слезы. Гораздо чаще там был ужас или перекореживающая ненависть пополам с пустотой. И отражение в десять лет поседевших волос. Дети…
Я видел Джинни.
Джинни…
Она была беременна. Через четыре месяца мы ждали появления ребенка. Я купил дом в Шотландии. В саду между деревьями была натянута сетка, она лежала на ней и смеялась, с головы до ног лучисто-рыжая, и смех у нее тоже был лучистым и рыжим…
Твари! Я видел, что от нее осталось. Как, Господи, как можно сделать такое с беременной женщиной?
Я убивал. Исступленно, жадно, с ненавистью. В каждом Упивающемся я видел ее убийцу. И не заметил, как превратился в их подобие. Никогда не забуду широко раскрытых глаз Гермионы и окаменевшего лица Рона, когда они увидели, как я пытаю сторонника Волдеморта.
«Гарри…»
«Да?»
«Что ты делаешь?»
«Наказываю преступника»
«Да он же еще почти ребенок! Вряд ли к Волдеморту он попал осознанно. И, скорее всего, еще никого не убил»
«Не убил, так еще убьет. И замучит»
«Тогда чем ты отличаешься от него?»
Ответ пришел сразу, бесповоротно и бескомпромиссно. Как бочка ледяной воды. Ничем. Да, я пытал моральных уродов, но как-то упустил момент, когда перестал просто мстить и начал наслаждаться болью других людей. Пусть даже это были не совсем люди.
Был очень большой соблазн попытаться оправдаться. Перед собой, перед Роном, перед Гермионой. Но я подозревал, что ничем хорошим это не кончится. Оправдание за оправданием для любых проступков, и так до бесконечности...
Признавать эту нелицеприятную сторону своей сущности было больно. Но боль очищала. Хотя, как позже оказалось, не до конца.
В какой-то мере я понял тех, чьи поступки раньше вызывали во мне только ужас и отвращение.
Нет, они в любом случае были отвратительными, но…
«Не судите, да не судимы будете» – что-то в этом есть.
Я тогда зарекся пытать пленников.
И у меня началась ломка. Натуральная ломка, как у наркоманов. Я стал агрессивным, раздражался без причины, часто срывался на Роне и Гермионе. Не знаю, как они меня в то время выдерживали.
В общем, свою бурную садистскую деятельность мне надо было сворачивать гораздо раньше.
Ну, ничего, человек такая зараза, привыкает ко всему. Или ему хочется верить, что привыкает. С тех пор как умерла Джинни, нет, чуть позже, мир начал казаться мне бесконечно длинным спектаклем со смешной задумкой и кукольными актерами. Все так просто, что выть хочется.
Мне помог Ремус. Он поддерживал меня. Учил отслеживать критические моменты. Рядом с ним моя злость куда-то испарялась. Он десятилетиями подавлял в себе зверя и показал мне, что, на самом деле, это не так уж и невозможно. Если верить. Или делать вид – когда на веру уже не остается сил.
Я продолжал убивать. Только теперь очень четко фиксировал свои ощущения. В случае необходимости – полностью подавлял. Не хотелось подсаживаться на еще один «наркотик».
Мы вели боевые действия с переменным успехом. В Ордене ходили слухи о каком-то новом шпионе, который поставлял нам информацию о лагере Волдеморта. Его имя в целях конспирации не разглашали. Краем уха я слышал, что он очень молод и талантлив.
Шесть месяцев назад МакГонагалл прислала мне патронуса с просьбой зайти к ней.
С момента смерти Дамблдора кабинет директора понемногу изменялся. В нем все больше чувствовался отпечаток личности бывшего декана Гриффиндора. На полках стояли фолиаты по рунам, трансфигурации, нумерологии, темным искусствам и еще каким-то дисциплинам. Больше половины составляли раритетные издания. На столе аккуратными стопками лежали бумаги, рядом с ними – перо, чернила и какая-то книга.
– Садись, Гарри.
Я сел на жесткий, неудобный стул и приготовился слушать. МакГонагалл выдержала небольшую паузу и начала говорить:
– Сегодня поступили сведения от нашего информатора. Он сообщает, что Снейпу известно, как уничтожить Волдеморта.
Если до этой фразы мой интерес был скорее вежливым, то теперь он стал самым, что ни на есть, живым и неподдельным. Эта информация могла быть только о хоркруксах. К тому времени мне удалось уничтожить медальон и вуаль, а вот где искать кубок и как подобраться к Нагини, я понятия не имел.
– Он еще что-то говорил?
– Нет.
Голос директрисы звучал сухо, по-деловому, но во взгляде, сменяя друг друга, пробивались недовольство и жалость. Что ж, профессор, вы имели полное право быть мною недовольны, но жалость лучше б вы приберегли для кого-то другого.
– Это все? – я старался, чтобы мой голос звучал холодно. Судя по выражению ее лица, перестарался…
– Нет, – отрезала она. – Нам с вами еще надо обсудить защиту больницы св. Мунго. Нападение состоится в воскресенье, ориентировочно во второй половине дня…
Минут двадцать мы обсуждали план защиты, и к концу беседы тон нашего общения был, как всегда, сдержанным, но достаточно дружелюбным.
Я уже встал, чтобы уйти, но МакГонагалл остановила меня.
– Гарри, то, что известно Снейпу, связано с тем, что тебе рассказывал Дамблдор в прошлом году?
Этого следовало ожидать. МакГонагалл не из тех людей, которые останавливаются, не получив того, что им нужно. Даже если им на самом деле это и не нужно…
– Связано.
– Я возглавляю Хогвартс и Орден Феникса, – с нажимом сказала она. – Мне нужны эти сведенья.
Нет, не нужны. Я так думал тогда и до сих пор не переменил мнения. МакГонагалл – умная женщина и ей, безусловно, можно доверять. Но вот кому доверяет она? Умные люди тоже иногда ошибаются. Или переигрывают сами себя.
– Сожалею, но я не могу вам их предоставить. Всего хорошего.

В воскресенье в семь часов Упивающиеся напали на клинику св. Мунго. В связи с военным положением там круглосуточно должны были находиться два аврора. Нам повезло – в тот день дежурил Кингсли с напарником. С Министерством вообще и с Авроратом в частности объясняться не пришлось.
В семь часов вечера Кингсли подал сигнал и примерно половина Ордена Феникса аппарировала к больнице. Бой был яростным, но недолгим. Тогда на нашей стороне был численный перевес и фактор неожиданности. Атака Упивающихся захлебнулась.
Не успели погаснуть последние лучи заклинаний, как ко мне подошел Рон и заявил, что мне нужно срочно пойти с ним. Я хотел остаться, чтобы проверить, все ли из наших живы, но Рон, чуть ли не подпрыгивая от возбуждения, настойчиво сказал, что надо спешить.
Он провел меня темными узенькими улочками в безлюдный переулок. Там нас ждал Ремус.
Рядом с ним лежал Снейп.
Я посмотрел на Снейпа, на Рона, на Ремуса, потом опять на Снейпа.
Он уже не вызывал во мне такой острой, колючей ненависти, как в конце шестого курса. Возможно, время действительно лечит. Но все же кровь стучала у меня в висках, а руки стали холодными, как поздний осенний дождь.
– Как? – на вопрос подлиннее и поосмысленнее меня не хватило.
– Я послал в него две Авады, – начал объяснять Люпин. – Почти одновременно. Пока он уворачивался, Рон сбоку оглушил его Ступефаем.
Я присел на корточки рядом со Снейпом. Да, действительно, оглушен Ступефаем. Но мне слабо верилось в эту историю. С Ремусом и Роном и еще с кем-нибудь в придачу я, при необходимости, вполне мог бы справиться. Со Снейпом я два раза сходился в ближнем бою, и оба раза он умудрялся ускользнуть. Не без труда, второй раз я его почти достал, и, тем не менее, он ушел. У него очень хорошая реакция. На моей памяти врасплох его удалось застать только один раз, когда он был поглощен своими эмоциями по поводу встречи с моим крестным.
– Он посылал в тебя заклятия?
– Посылал. Пять простых, вроде Петрификус Тоталус и одно незнакомое, невербальное. Луч цвета чайной розы.
– Ты увернулся?
– Нет, закрылся одним из Высших щитов. Он поглотил заклинание.
– Это все? В смысле, все заклятия, которые он в тебя посылал?
– Тебе тоже это кажется странным?
Светлые глаза Ремуса смотрели с нечеловеческим спокойствием, прикрывающим настороженность. Только настороженности чуть больше, чем обычно.
– У тебя есть какие-то версии?
Ремус неопределенно пожал плечами.
– Не знаю. Похоже, что он попросту сдался нам. Но, во-первых, непонятно, чего ради. Во-вторых, это не его стиль. Он обычно действует тоньше. Так что, возможно, он просто болен.
Болен. Это более-менее объясняло то, что знал Ремус, но совершенно не объясняло то, что знал я. Шпион сообщает Ордену, что Снейп знает нечто важное. Через три дня он попадает к нам в руки, как подарок судьбы.
Война разучила меня верить в совпадения.
– Хорошо. Разберемся.
– А ты разве не собираешься его убить? – спросил до того молчавший Рон.
– Собираюсь. Позже.
На всякий случай я наложил на Снейпа чары иллюзии. Потом развернулся и резко махнул палочкой, посылая невербальные заклинания в Рона и Ремуса.
Обливиэйт. Не люблю применять это заклятье к близким людям – кажется, что крадешь кусочек их личности. Но тогда у меня не оставалось выбора. Знать, что Снейп у меня, Ордену было совершенно необязательно.
В моем распоряжении было несколько секунд, пока Рон и Ремус находились в полной прострации после заклинания забвения. Я нащупал руку Снейпа, крепко сжал ее и аппарировал.