Отправлено: 16.09.07 23:58. Заголовок: Тетралогия о Люпине и Поппи. Гет. ПП/РЛ, ПП/АГ, РЛ/НТ, ММ/АД.
Четыре фика о Люпине и Поппи я уже выкладывала на АБ и ЗФ. Отчего-то захотелось выложить еще здесь – авторское тщеславие или осенняя депрессия одолели. Это – именно четыре отдельных фика, писались они с осени прошлого года по июнь года текущего. Чтобы не плодить сообщения делаю, однако, общую шапку.
Названия: “Remedia amoris”, “Amor Lupinus”, “Трансфигурация человека”, “Amore, more, ore, re” Автор: teodolinda Бета (больше, чем бета!): zanuda Герои: Поппи Помфри, Аластор Грюм, Рем Люпин, Минерва МакГонагалл Категория: гет Рейтинг: от PG-13 до R (“AL”, “Amore, more…”) Дисклеймер: на чужое не претендую, своего не отдам! В «Трансфигурации человека» история из личной жизни профессора Спраут украдена у Стругацких («Понедельник начинается в субботу»); «маггловский роман», который вспоминает Минерва, слушая ностальгический рассказ коллеги, – «Любовь Свана» Марселя Пруста. Дамблдор цитирует вольтеровского «Кандида»; Минерва ошибается, когда приписывает слова «quidquid latet», произнесенные Слагхорном, «какому-то древнему магглу»: Гораций цитирует знаменитый гимн «Dies irae» («День гнева») XIII в. Предупреждение: в "Amore, more, ore, re" использовано одно прилагательное - производное от матерного существительного. Кроме того, в этом фике очерняются третьестепенные персонажи, неканонические, но описываемые в фанфикшене часто и обычно надрывно-пушисто-комплиментарно. Перевод названий: “Remedia amoris” – обычно это словосочетание принято понимать как «Лекарство от любви» – именно так называется, в частности, знаменитая поэма Овидия, – но латинская грамматика позволяет понять его и как «Лечение любовью» – чем я и воспользовалась. “Amor Lupinus” – или «волчья любовь», или «любовь к волку». Или «люпинова любовь», или «любовь к Люпину»… “Amore, more, ore, re” – это часть латинского выражения “Amore, more, ore, re amicus certus cernitur” – «По любви, по характеру, по речам, по делам узнается истинный друг».
Написано до седьмой книги – в результате аушными оказались декорации финала первого фика.
– Вы в своем уме?.. – нежно интересуется Поппи, и Минерва чувствует, как сердце пропускает удар: вопрос обращен к Дамблдору. Видно, дело гораздо хуже, чем она думала... Директор не отвечает, Поппи невозмутимо продолжает вытирать руки, и затянувшаяся пауза явно не кажется ей неловкой. Ох, как плохо-то... Бумажное полотенце летит в мусорную корзину, Поппи придирчиво рассматривает свои ладони, потом любезно поясняет: – Мне дороги результаты моего труда... Я мальчика с того света вытащила, и угробить его не дам. – Почему «угробить»? – вполне миролюбиво спрашивает наконец Дамблдор. – Потому что если вы сейчас ему скажете, что сделал с ним лучший друг, я за последствия не отвечаю!
II
– Сейчас – зелье, а потом будем менять повязки, уж не обессудьте... – сказала Поппи, приподняв голову Люпина. Глядя, как он пьет, Минерва вспомнила сцену, виденную утром – синеватое лицо на белоснежной наволочке, оранжевое зелье, пузырящееся на безвольных губах, салфетка в руке Поппи, вытиравшей безразличный рот. – Гадость... – пробормотал он, отдуваясь. – Гадость, – Поппи отняла чашку от его губ. – Утром я еще не такое в вас вливала, вы даже не поморщились. Прогресс налицо. – Я не помню... – тускло ответил Люпин, устало откинув голову на подушку. – И хорошо... – прошептала Минерва. Поппи не торопясь готовила материал для перевязки, и Минерва подумала, что надо бы выйти – подумала с облегчением, тут же устыдилась этого облегчения, но выйти все равно не успела: мальчик вдруг посмотрел прямо на нее, явно с трудом фокусируя взгляд, но в его глазах ей померещилось удивление. – Утром... – тихо сказал он. – А который час? – Четыре, – отрывисто буркнула Поппи, раскладывая на тумбочке бинты и мази. – Почему... как четыре? – Пополудни, – мрачно добавила Поппи. Надо повернуться и выйти отсюда, попробовала приказать себе Минерва, но ноги словно вросли в пол. На Люпина она старательно не смотрела. Поппи начала разматывать бинты на левой руке мальчика... Как-то так случайно вышло, что Минерва на мгновение скользнула взглядом по тому, что открылось под повязкой... инстинктивно зажала ладонью рот. Мерлин, кажется, он видел ее реакцию... Как неудобно получилось! Нет, показалось, наверно, – мальчику не до того, ему же больно... Ох, Минерва, какая же ты... – ты рада, что неприятный разговор можно отложить еще на какое-то время, потому что он сейчас ничего не спросит, ему бы не закричать... Надо выйти – пусть кричит, при одной Поппи он не будет стесняться. Толстый слой густой темно-желтой мази равномерно ложится на то, чему следует быть кожей, Люпин тяжело переводит дыхание и спрашивает ломким от боли голосом: – Но почему? Поппи хмурится, Минерва читает на ее сосредоточенном лице совершенно недвусмысленный упрек: мое, дескать, дело – мази накладывать, а с педагогической политикой разберитесь, наконец, сами, только мальчика не мучайте! Словно поняв, что от профессора МакГонагалл толку не будет, он перевел замутненный взгляд на Поппи. – Потому что в этот раз вы потеряли гораздо больше крови, чем обычно, – хмуро говорит она. – Вам было намного хуже, чем вы привыкли... Внутри у Минервы что-то болезненно сжалось, она напряглась в ожидании следующего вопроса. Но Поппи закончила с перевязкой рук, откинула одеяло... и Минерва смогла наконец выйти из палаты – почти бегом.
Она стояла на крыльце, старалась глубже вдыхать холодный, резко пахнущий осенью воздух – чтобы прогнать тошноту, когда к ней вышла Поппи. – Тебе нехорошо? – Нет-нет, все в порядке... – быстро ответила Минерва: не хватало еще признаться в такой позорной слабости. Поппи не стала приставать с расспросами – то ли из деликатности, то ли от собственной усталости. – Слушай, я что подумала: может, ему вообще ничего не говорить? Взять с Блэка и Поттера слово, что не расскажут... Поппи посмотрела удивленно. – Ты понимаешь, что это будет значить для Рема? Если он не узнает, что так искалечил себя, потому что его подразнили запахом жертвы, он будет ждать повторения – каждое полнолуние, Минерва! Представляешь, каково это? Мы испортим ему всю жизнь... Ох, Мерлин... – А сейчас он больше не спрашивал? – Минерве очень хочется верить, что в вопросе не прозвучала надежда увильнуть от разговора, надежда, что как-нибудь обойдется без нее... Поппи улыбнулась улыбкой, больше похожей на оскал. – То-то ты вылетела как ошпаренная! Тебя чуть не вырвало, когда ты это увидела. Как думаешь, он мог о чем-то спрашивать, пока я все это месиво обрабатывала? Минерву передернуло. – Почему ты не дала ему обезболивающего? Она сразу пожалела о вопросе – сейчас получит в лучшем случае что-нибудь вроде «Вот хочешь, дам тебе совет, как Трансфигурацию преподавать?» Но, к ее немалому удивлению, Поппи только вздохнула тяжело и устало: – Нельзя больше – у него и так уже скоро из ушей зелья польются... а заклинания эту боль не убирают. Но он молодец, держится. – Ладно, мне пора на урок... Слизерин, шестой курс... – Подожди-ка, я тебе успокоительного налью... – Зачем? – Чтобы Снейпа не убила. – Снейпа-то за что убивать?.. – вздохнула Минерва, ничуть не обидевшись на удивительное предположение, будто она может сорваться на невиновного. – Слушай... а если рассказать Люпину часть правды: что в тоннеле был посторонний... а откуда он там взялся, не говорить? Поппи секунду помолчала, покусывая губу и хмурясь. – Хорошо. Так мы испортим ему не всю жизнь, а только оставшееся время в Школе – он будет знать, что в тоннель может пройти посторонний. Вот разве что сказать, кто это был... – Ты прости меня, что я к тебе пристаю... Просто я... не представляю, как с ним говорить об этом, – Минерва оперлась локтями о перила и спрятала лицо в ладонях. Поппи подошла ближе, прислонилась к перилам – так что Минерва плечом почувствовала ее тепло. – Да приставай на здоровье... Только я не хочу, чтобы ты ждала от меня слишком многого, – вздохнула Поппи. – Я всего лишь врач, Минерва... – Ты мудрая женщина, Поппи... Она рассмеялась хрипло и неожиданно искренне: – Да уж, конечно! Ладно тебе, иди на свой урок!
III
– Профессор МакГонагалл, я же никогда больше двух дней не пропускаю... а сейчас... Похоже, ему гораздо лучше – взгляд осмысленный, почти сидит, уроками интересуется... – Ничего страшного, Люпин, я уверена, вы быстро догоните... Он улыбнулся: – Если что, мне друзья помогут... «Если вы захотите их видеть...» – подумала Минерва. Видимо, разговор будет сейчас. Мерлин, такое чувство, что весь запас силы воли ушел на то, чтобы заставить себя пойти в Больничное Крыло. Поговорить с Поппи наедине не удалось – Минерва застала ее возле кровати Люпина, но, похоже, он до сих пор ничего не знает. Поппи выглядит ужасно, и Минерве совершенно не по душе очевидная связь между чуть порозовевшими щеками мальчика и резко обозначившимися морщинами лучшей подруги... это, наверно, тоже магия, но какая-то необычная, не та, знакомая с детства, – отдать другому человеку часть своего здоровья... Одно Минерва знает твердо: спрашивать Поппи не стоит, в ответ можно получить только какую-нибудь колкость. – Я все равно не понимаю, почему в этот раз так... Минерва увидела, как застыла Поппи, потянувшаяся было рукой ко лбу мальчика... Но Люпин продолжил: – И почему ко мне никто не пришел? – Только не говорите, что вы вчера хотели кого-то видеть! – оттаяла Поппи, и Минерва почувствовала, что разговор опять отложен. Так и будем хвост по частям рубить... – Ладно, температура нормальная... Обезболивающего? Люпин на секунду задумался, словно прислушиваясь к своему телу. – Нет, пожалуй. Спасибо. Терпимо. – Ну вот и славно, – кивнула Поппи. – Отдыхайте. Может, книжку какую-нибудь? Минерва с трудом подавила улыбку, поймав виноватый взгляд мальчика. – Спасибо, мадам Помфри. Я так полежу – голова какая-то шалая... – Еще бы не шалая... – вздохнула Поппи. – Кроветворный процесс – штука долгая и непростая. А уж при такой потере... Она махнула рукой, не договорив, и направилась к выходу. Минерва последовала за ней, но у самой двери их остановил робкий голос: – А сегодня вы пустите ко мне ребят? Минерве казалось, что она готова к этому вопросу, но сейчас, когда ее пальцы уже коснулись ручки двери, и она уже как-то расслабилась внутренне... слова мальчика застали ее врасплох. Поппи метнула на нее вопросительный взгляд – что тоже было ошибкой, как поняла Минерва через секунду: по-хорошему, в этой ситуации декану следовало адресовать вопрос хозяйке больничного крыла, а никак не наоборот... Люпин – вот остер мальчишка, даром что «голова какая-то шалая»! – заметил их замешательство, приподнялся на локтях, быстро спросил: – Профессор... мадам Помфри... что-то случилось? Вы ведь все время что-то недоговариваете... Нельзя винить Поппи за молчание, подумала Минерва, ей и так досталось больше, чем нам всем вместе взятым. – Рем, что вы помните? – она понимала, что говорит что-то не то, но не могла придумать, что именно надо говорить. Все слова, продуманные и отрепетированные в тиши кабинета, вылетели из головы... Поппи бесшумной тенью скользнула обратно к кровати, присела на край. Люпин чуть подался вперед – его напряжение болью отдалось в груди Минервы, – хрипло сказал: – Что я должен помнить? Что случилось? Кого я... Он не договорил, Минерва не сразу поняла, что происходит: Люпин резко сел – Мерлин, как он может, у него же не живот, а сплошная рана! – мелькнуло белое, лишенное выражения лицо, и тут Поппи вдруг сгребла его в охапку, крепко прижала к себе, тоже явно не думая о его ранах... Несколько мгновений они сидели молча, чуть раскачиваясь, потом Поппи заговорила, неестественно громким голосом, четко выговаривая слова: – Вы никого не тронули, Рем. Все в порядке. Я клянусь вам, что вы никого не тронули. Клянусь – слышите меня? Он не отвечал, Минерва на подгибающихся ногах подошла ближе, но кроме спины Поппи и нелепо торчащих забинтованных рук не могла увидеть ничего. Тогда она заставила себя обойти кровать... Лицо Поппи было странно сосредоточенным, она смотрела в одну точку где-то на стене, одной рукой крепко прижимала голову мальчика к груди, другой – гладила его по спине, но, как показалось Минерве, без капли ласки – с силой проводя вдоль позвоночника... – Вы. Никого. Не тронули. Слышите? – все тем же размеренным голосом повторяла она. Люпин никак не реагировал, не плакал и не дрожал – просто был похож на безжизненный окостеневший манекен... – Вы слышите меня? Я вам клянусь, что вы никого не тронули, – монотонно повторяла Поппи, не замолкая ни на секунду. Сколько прошло времени, Минерва сказать не могла – ей показалось, что она уже много лет стоит, глядя на эту слившуюся в странном объятии пару... Наконец он ожил, дернулся, обмяк, сказал что-то – Минерва не расслышала, но Поппи, видимо, поняла, прервалась на полуслове, осторожно уложила его и сказала совсем другим, почти нормальным тоном: – Конечно, больно... Почувствовали? Хорошо... Все в порядке, мой мальчик. Я вам клянусь, Рем, вы никого не тронули... Пожалуй, впервые в жизни Минерва услышала дрожь в ее голосе... Поппи с трудом поднялась, ее явно шатало... – Ты идиотка... – почти беззвучно прошептала она. – У него же главный страх – что он кого-то укусит, а помнить об этом не будет...
IV
Лампы уже погашены, на полу лежат серые прямоугольники зыбкого света, льющегося из высоких окон. Минерва сама не знает, чего бы ей хотелось: выяснить, что Поппи уже легла, и на цыпочках удалиться, или застать подругу бодрствующей и... и тогда придется расспрашивать, как отреагировал Люпин, когда узнал правду... Ей мучительно стыдно, но у нее в самом деле был урок, она никак не могла остаться на этот разговор! За дверью личных комнат Поппи стоит мертвая тишина. Минерва некоторое время раздумывает, постучать или уйти, потом вдруг решительно идет дальше по коридору, сворачивает за угол. Так и есть – из-за двери единственной в Больничном Крыле отдельной палаты пробивается полоска света. Она подходит ближе, стараясь не дышать, чуть шире приоткрывает дверь... Слабо горит ночник, Поппи сидит на краю кровати и что-то говорит шепотом. Ну что она делает? Времени уже за полночь, она так измучилась... Минерва отходит от двери, замирает у окна. Несколько минут стоит неподвижно, думая, как поступить, но тут Поппи сама выходит в коридор. – Я так и знала, что это ты... – вздыхает она, подойдя к Минерве. – Я старалась не шуметь... Поппи, ты себя так угробишь, – о главном спросить она не может. Поппи – черт, на ней лица нет! – улыбается: – Зачем глушить человека снотворным, когда можно просто посидеть с ним рядом? – Ну он хоть заснул? – Да... Они медленно идут по коридору, в молчании доходят до комнаты Поппи. – Спокойной ночи?.. – полувопросительно говорит Минерва. – Прими сама чего-нибудь и ложись спать немедленно! – Нет, я еще хочу чаю выпить. Мне надо в себя прийти, а то не засну, только проваляюсь полночи... Составишь мне компанию? Странный вопрос – да и Поппи, похоже, ни секунды не сомневается в ответе: взмахом палочки открывает дверь, жестом предлагает войти... Минерва проходит внутрь. Первое, что делает Поппи, войдя, – с видимым наслаждением переодевается в домашний халат, просторный, мягкий, теплый... Заваривает умопомрачительно ароматный чай – Минерва уже давно отчаялась спрашивать рецепты, все равно повторить не сможет! – наливает две большие кружки. В мягком, ласкающем глаза полумраке они молчат, сидя друг напротив друга за столом, Поппи отрешенно грызет соленое печенье... Минерва прекрасно помнит, что так и не спросила о главном: как мальчик перенес известие о предательстве друга, но заводить этот разговор сейчас кажется совершенно немыслимым Тишина становится вязкой, теплой и сонной, обволакивает их, Минерва, как это часто бывает с ней в обществе Поппи, думает о том, насколько важно для человека иметь кого-то близкого, с кем можно так вот уютно молчать. Поппи одной рукой подпирает подбородок, пальцами второй задумчиво водит по боку кружки. У нее, кажется, уже сами собой закрываются глаза, но Минерва не уходит, знает, что ее присутствие не только не в тягость Поппи, а необходимо ей... Она абсолютно уверена, что почувствует, когда надо будет встать и попрощаться... Стук в дверь, должно быть, был очень тихим, но они обе вздрагивают, Поппи роняет печенье... – Минерва, сделай доброе дело: скажи, что я померла! Сердце нехорошо сжимается, пока она идет к двери: Заместитель Директора профессор МакГонагалл не может не беспокоиться, когда в полпервого ночи кому-то понадобился врач, частное лицо Минерва от всей души желает провалиться на месте любому, кто осмелился побеспокоить Поппи... В коридоре, прислонившись к стене, стоит Рем Люпин. О, Мерлин и все горгульи! – Профессор... а мадам Помфри?.. – бормочет мальчик еле слышно, и Минерва видит даже в темноте, как он мучительно заливается краской... Она не успевает ответить – Поппи внезапно оказывается рядом, собранная, настороженная, словно не она мгновение назад засыпала над чашкой чая... Спустя пару минут Люпин уже полусидит на диване, под спину подложены высокие подушки («Ваше счастье, мальчик мой, что волк не может дотянуться зубами до собственной спины!» – пожалуй, только этим комментарием Поппи выдала, как сильно она устала...), откуда-то призвано толстое легкое одеяло, а Поппи сосредоточенно растирает ступни мальчика, приговаривая сердито: – Босиком... по каменному полу... ну вот что вас понесло? – Простите, я заснул... и мне сразу приснилось... – он судорожно сглатывает, пытается продолжить, но Поппи мягким жестом останавливает его. – Дай ты ему снотворного... – шепчет Минерва: смотреть на это нет сил... Поппи резко вскидывает голову, говорит очень тихо, но у Минервы мурашки бегут по спине от ее тона: – Ты хоть примерно представляешь себе, сколько всякой дряни он уже выпил? Тебе прочитать лекцию о взаимодействии зелий? Минерва не отвечает, отворачивается, стоит, обхватив себя за плечи. Не обижается, что ее поставили на место при студенте... Разрывается между двумя чувствами – жалостью к Люпину, которому, как ни крути, хуже всех, и не по его вине, и досадой, что Поппи опять не дадут выспаться. Будь беспристрастной, приказывает она себе, – человек в поисках медицинской помощи не обязан принимать в расчет усталость врача! Придя к этому решению, она подходит к дивану. Поппи уже закрыла ноги Люпина, заботливо подоткнув одеяло со всех сторон, и теперь, склонившись над ним низко-низко, помогает устроиться поудобнее. А лицо-то у мальчика совсем малиновое... Да он весь горит – Минерве кажется, она со своего места чувствует жар, волнами идущий от Люпина. Мерлин... Поппи успокаивающе гладит его по голове, шепчет что-то так тихо, что Минерва не слышит. – Почему со мной можно так? – непонятно спрашивает Люпин, но Поппи, кажется, прекрасно его понимает. Отвечает негромко, одновременно поднося к его рту ложку какого-то зелья: – Дело не в вас, мальчик мой, а в Блэке... Он неплохой парень, но местами дурак. Идеальных людей на свете нет, и хорошо: это было бы очень скучно... Так что нам всем приходится мириться с недостатками тех, с кем мы дружим. – Но я же мог... – он вздрагивает всем телом, Поппи гладит его по плечу. Как жаль, что у нее нет детей, Мерлин знает в который раз думает Минерва. Как все-таки калечит наши жизни эта работа... – Тихо, мальчик мой! Вам еще придется подумать, прощать его или нет... Только не сейчас, сейчас у вас жар, вы неизвестно до чего можете додуматься... сейчас вам надо спать... Он расслабляется под ее руками, закрывает глаза. Несколько секунд лежит неподвижно, потом вдруг по его лицу пробегает судорога, и он невнятно бормочет: – Я уплываю куда-то... – Ну нет, мальчик мой, никуда я вас не отпущу, – твердо говорит Поппи, крепко сжав его плечи. Перед глазами Минервы вдруг встает лицо Сириуса Блэка, – и ее пугает мысль о том, с каким наслаждением она бы сейчас отхлестала по щекам своего студента...
В комнате пахнет странно – смесь восхитительного аромата свежемолотого кофе и тяжелого запаха пропитанных мазью бинтов, туалетного мыла, зубной пасты и влажных от горячечного пота простыней... Утренняя свежесть и ночь в бреду. – Привет! – Поппи улыбается, отступает в сторону, давая пройти. Минерва окидывает комнату взглядом – изрядный беспорядок, разворошенная пустая постель, склянки с зельями выстроились на придвинутом к дивану табурете... Люпина, к ее величайшему изумлению, она видит сидящим за столом. На его бледном, напряженном лице мелькает гримаса, которую, видимо, надо рассматривать как приветственную улыбку... – Доброе утро, как вы? – Спасибо, лучше... Минерва видит, как Поппи за спиной мальчика кривит губы и закатывает глаза... Видно, ночь прошла тяжело. Может, зря они ему вчера все рассказали? Но выхода уже не было – после того, что она ляпнула, не подумав... Минерве стыдно, что она ничем не могла им помочь – ни мальчику, ни подруге... Что-то еще ей не нравится во всем этом, со вчерашнего вечера смущает ее... она внимательно смотрит на Поппи. Из-под пушистого махрового халата густо-терракотового цвета, слишком мягкого, слишком свободно перехваченного широким поясом, торчит нежно-кремовая ночная сорочка – сочетание цветов достойное, спору нет, но все же лучше бы Поппи… выглядела чуть официальнее в присутствии мальчика. Минерву охватывает необычное ощущение собственной безукоризненной подтянутости: она вдруг словно всей кожей чувствует, как плотно облегает ее тело ткань платья, как чуть сдавливает грудь на вдохе, как последняя пуговица идеально лежит над ямкой между ключицами. Резкий выдох, – натяжение платья чуть ослабло – и Минерва проводит рукой по волосам, зачесанным в тугой и, разумеется, безупречно гладкий узел… Поппи, конечно, причесывалась сегодня утром, но явно очень небрежно – пышные вьющиеся волосы падают на лицо, лезут под ворот халата, одна прядь переплелась с тонкой серебряной цепочкой, убегающей вниз, под рубашку... Ночь у нее, понятно, была нелегкая, и не Минерве, спокойно проспавшей свои законные шесть часов, ее осуждать... но при мальчике... Нельзя упрекать ее и в том, что она оставила Люпина на ночь в своей комнате... но отчего-то вся эта ситуация тревожит Минерву. Люпин сидит, неловко скособочившись, словно чуть приподнявшись, локтями опирается на стол, полностью перенеся тяжесть тела на руки. Стоящую перед ним тарелку с кашей как будто не замечает – он слишком сосредоточен на том, чтобы просто сидеть. – Акробатикой занимаемся, – без особого энтузиазма в голосе сообщает Поппи, наклоняется над Люпином, приобнимает сзади за плечи. Минерва видит его лицо... и оно ей очень не нравится... хотя он изо всех сил старается избежать ее взгляда. – В туалет сам ходил, теперь вот позавтракать за столом захотелось. Люпин заливается краской – от шеи вверх, – и снова Минерва ловит себя на мысли, что надо встать и уйти, но оставлять их вдвоем почему-то кажется неразумным. Хотя после всего, что уже было... Мальчик делает какое-то неуловимое движение головой – и затылком прижимается к груди Поппи. Минерва вздрагивает, поднимает глаза на подругу – та стоит не шевелясь, отрешенно смотрит куда-то в сторону, только пальцами машинально разглаживает ткань пижамы мальчика... Чертова Поппи, она что, не замечает?! Нет, не замечает – он для нее всего лишь пациент, пусть и постоянный... Минерва лихорадочно пытается придумать, что сказать, чтобы прервать эту паузу, но в голову ничего не приходит, да и не хочется дать понять Люпину, что она обеспокоена... его состоянием. – Нет, это не дело, – наконец решительно говорит Поппи. – Давайте-ка в постель. В палату пойдете, или здесь останетесь? – Можно здесь? – шепчет Люпин. Он так хочет остаться рядом с Поппи, в этой пугающе интимной обстановке, что даже присутствие профессора МакГонагалл его не смущает? Или просто боится долгого и изнурительного путешествия до палаты? – Можно, да и мне спокойнее, – вздыхает Поппи, осторожно берет его под руку, помогает встать. Мальчик с трудом поднимается, такой нелепый и неуклюжий в пижаме, криво сидящей поверх толстого слоя бинтов, кое-как преодолевает несколько метров до дивана, навалившись на Поппи. – Кофе будешь? – спрашивает Поппи Минерву, одновременно закрывая Люпина одеялом, взмахивая палочкой и чуть морщась – невербальное «Акцио!», понимает Минерва. Действительно, из буфета появляется маленький столик на коротких ножках – специально для трапез в постели, – а со стола в воздух взмывает тарелка с кашей. – Буду, – отвечает Минерва, с ужасом наблюдая, как Поппи тянется к мальчику, заправляет салфетку за ворот пижамной куртки... она что, не видит, куда он смотрит?! С таким вырезом... при ее формах... Мерлин Великий, он же взгляд отвести не может! Но вот Поппи встает, идет в угол, где у нее оборудовано Все-Для-Кофе... Люпин не отрываясь смотрит ей в спину (до чего же эффектно этот проклятый халат подчеркивает все что можно!.. а Поппи есть чем похвастаться...), жадно следит за ловкими движениями ее рук... Минерва в сотый раз думает, уйти или остаться... Но кто в здравом уме откажется от кофе с корицей в исполнении Поппи Помфри? Изящная, высокая чашка, приятная нежно-бежевая пенка, запах, заставляющий забыть обо всем на свете... Поппи садится напротив, они улыбаются друг другу. Кроме чашек на столе ничего нет – они знают вкусы и привычки друг друга, обе не выносят кофе, приготовленный эльфами, обе не могут есть по утрам – если в будние дни Минерва еще как-то заставляет себя позавтракать, иначе до большого перерыва не дожить, то в субботу можно позволить себе пойти на поводу у своего организма... Прихлебывая кофе – без горечи терпкий, бодрящий без раздражения, – Минерва пытается глазами спросить подругу, как все-таки на самом деле Люпин перенес правду о том, что случилось... Поппи едва заметно пожимает плечами, слегка приподняв брови. «Так себе...» – понимает Минерва. Продолжать не решается: боковым зрением она видит, что мальчик по-прежнему не отрывает взгляда от Поппи... лучше не рисковать. А еще лучше – как-нибудь привлечь внимание врача к тому, что творится с больным, а внимание больного – к остывающей овсянке. Но как это сделать, Минерва не знает. Ее раздумья прерывает неброская серая сова, лихорадочно бьющаяся в окно. Поппи медленно встает, впускает ее – по ее движениям ясно, что она знает, от кого и о чем письмо. Минерва, впрочем, тоже догадывается... Записка оказывается совсем короткой – похоже, из одного только слова и без подписи. – «Жаль» … – усмехается Поппи, скользнув по записке взглядом. – А уж мне как жаль... Она бросает письмо на стол, направляет на него палочку. Пергамент рассыпается на сотни крошечных белоснежных перьев, которые тут же разлетаются по комнате и тают в воздухе. Минерва, завороженно проследив за последним перышком, переводит взгляд на Поппи. Та чуть улыбается, рассеянно глядя куда-то в сторону. Да, сегодня суббота, и после всего этого кошмара – Люпин, кажется, наконец-то занялся едой! – Поппи было бы очень кстати провести теплый уютный вечерок в отдельной комнате над «Кабаньей головой», с неспешным разговором под вкусный ужин (традиции – великая вещь: для этой пары в заведении Аберфорта всегда находятся и чистая посуда, и качественные продукты, и даже умение хорошо готовить!)... А потом – Минерве, по крайней мере, их встречи всегда представляются именно так – разговор сам собой сходит на нет, и – кто бы мог подумать! – оказывается, в «Кабаньей голове» знают толк в чистом постельном белье... После этих свиданий Поппи бывает более всего похожа на сытую, довольную кошку, и Минерва ей завидует белой завистью – как, должно быть, хорошо иметь такой... идеальный порядок в личной жизни. Такую вот старую связь, удобную, привычную, как любимый домашний халат... Абсолютная надежность, уверенность и доверие. Пусть нечастые, но неизменно приятные для души и тела встречи... Решение, спокойно и трезво принятое много лет назад по взаимному согласию: не связывать жизни, но и не терять столь дорогие для обоих отношения. Оба остались холостыми – Поппи в силу работы в закрытой Школе, он... да уж, Минерве не хватает воображения представить себе женщину, способную ужиться с Аластором Грюмом! Оба искренне ценят друг друга и редкие свидания... Оба твердо знают, что они друг у друга есть, и это их греет. Не то что у Минервы... Что толку работать бок о бок со своим предметом, если в отношениях царит полный кавардак, и с годами все становится только запутанней? Поппи потягивается, грустно вздыхает, улыбается Минерве. Встает, подтягивает ворот халата – ну надо же, догадалась, хотя могла бы заправить ночную сорочку и менее... чувственным жестом! – подходит к Люпину. Мальчик смотрит на нее виновато – не может быть, неужели он понял, что из-за него у мадам Помфри сорвалось свидание? Ой, как нехорошо! Поппи забирает у мальчика полупустую тарелку, мягко проводит рукой по его лбу, убирая волосы и одновременно проверяя температуру. Мерлин, как он на нее уставился, как он замер и напрягся под ее рукой! – Отдыхайте, Рем, – говорит она, явно не замечая его состояния. Минерва не выдерживает, допивает кофе одним глотком, резко встает. Поппи бросает на нее изумленный взгляд, Минерва глазами показывает на дверь. Они вместе выходят из комнаты. – Что ты творишь? – слов не хватает, но Поппи усмехается понимающе. – Мальчик явно пошел на поправку, ты об этом? – Поппи, черт тебя возьми! – Пусть он лучше пытается представить, что у меня под халатом, чем думает, как обошелся с ним лучший друг!
VI
До конца урока – двадцать минут... Ученикам дано задание для тренировки, остается только наблюдать за происходящим в аудитории, держа наготове палочку, чтобы сразу вмешаться в случае необходимости. Минерва опирается локтями на кафедру. Так, вот это круговое движение палочкой было совершенно лишним – ну конечно, великолепные волосы мисс Эванс вместо того, чтобы скромно изменить цвет, встают дыбом и начинают шевелиться... Зрелище, прямо скажем, жутковатое, но это еще не повод вмешиваться, пусть девочка сама попробует справиться. Вокруг раздосадованной Лили раздаются смешки, Минерва продолжает наблюдать. Конечно, на помощь приходит Поттер, одним взмахом приводит волосы девочки в порядок – надо же, невербально! Силен парень... – смех стихает: на лице благородного рыцаря отчетливо написано: «Ну-ну, кому тут смешно, подходи по одному!» Минерва старается скрыть улыбку, тренировка идет своим чередом. Так, а это что должно означать? – Люпин, вы уже закончили? Мальчик вздрагивает, смотрит на нее непонимающим взглядом – интересно, из каких грез она его вырвала? Вздыхает, берет в руки палочку, обреченно поворачивается к зеркалу. И кой черт понес его на Высшую Трансфигурацию?! Нет, конечно, по формальному критерию он проходил, и с запасом – стабильное «выше ожидаемого» за все предшествующие пять лет, прекрасный результат на СОВ... На организационной встрече в начале года он изъявил желание продолжать, а она не нашла в себе сил намекнуть, что не стоит. Зачем ему это? Увязался за друзьями? Странно, больше похоже на Петтигрю – хотя тот, надо отдать ему должное, к величайшему удивлению Минервы сдал экзамен на твердое «отлично»... Разумеется, до того шока, в который ввергли комиссию ответы Блэка и Поттера, ему далеко, но оценка была абсолютно заслуженной... А Люпин... На первом же уроке, стоило ей заговорить о Трансфигурации Человека, у него сделалось такое лицо, словно он откусил пол-лимона. С тех пор она наблюдает эту мину два раза в неделю по полтора часа... и грех его в этом упрекать. Минерва, машинально следя глазами за классом, пытается припомнить, какое сегодня число. За пять с лишним лет у нее выработался внутренний календарь не хуже чем у самого Люпина, но в этот раз все сбилось – после предыдущей трансформации он провел в больничном крыле намного больше времени, чем всегда, и обычный график – семь уроков посещает, восьмой пропускает – не работает. Так, а ведь полнолуние-то уже послезавтра... Люпин вяло машет палочкой, глядя в зеркало – как ни странно, получается! Он вообще довольно легко наверстал пропущенное, – способный парень, ничего не скажешь! – с помощью друзей, или без – для Минервы осталось тайной. С Блэком он явно не в ссоре – но у Минервы создалось странное впечатление, будто мальчику все равно: словно его мысли постоянно заняты чем-то другим, а вопрос, простить ли другу предательство, его больше не волнует. Урок закончен, все расходятся. Люпин долго складывает сумку, остается в классе последним. Блэк и Поттер задерживаются в дверях, поворачиваются, ждут... Через мгновение к ним присоединяется Петтигрю, успевший было выйти из аудитории. Люпин вдруг опускается обратно на стул. Мерлин, что же это такое? Минерва спешит к нему, с другой стороны подходят мальчики... – Люпин, что с вами? – Сейчас пройдет, простите, профессор... – бормочет он, глядя в парту. Черт, Поппи говорила, что следующее полнолуние будет тяжелым – он только неделю назад оклемался после предыдущего... Ох, а завтра суббота, и Поппи вчера вечером была настроена весело-возбужденно – верный признак назначенного свидания. – Люпин, если вам нехорошо – отправляйтесь к мадам Помфри... – вздыхает Минерва, и видит на лице мальчика странную гримасу – смесь радости, настороженности (что поняла умная МакГонагалл?) и страха.
– Мерлин, за что мне это наказание? – восклицает Поппи, в сердцах ударяя ладонью по мокрым от дождя перилам. Они стоят на крыльце, Минерва чувствует себе ужасно неловко – словно она чем-то виновата, что Люпину стало плохо на ее уроке. – Ты его не отпустишь? – Ну куда я его отпущу? Давления никакого, еле на ногах держится, кости уже болеть начали... на полдня отпускать, а потом чтобы опять под руки ко мне привели? Зачахну я тут с вами, засохну и сдохну! Они молчат некоторое время, потом Поппи вдруг усмехается не то горько, не то смущенно. – Знаешь, я с ним пять минут посидела, и у него давление нормализовалось... вот ведь бред, а?
VII
– А они неплохая пара, верно? – задумчиво говорит Минерва и замолкает, вглядевшись в лицо подруги. – Ты что? – Да так, ерунда… – отмахивается Поппи, но от внимания Минервы не могут ускользнуть искорки озорного торжества и некоторое смущение в ее глазах. – Нет, правда, скажи! – вряд ли она стала бы настаивать, если бы не атмосфера этой свадьбы – атмосфера чуть истеричного подъема, веселья назло и счастья вопреки. Да и выпитое дает себя знать – Аластор отправлен за… третьим бокалом? Или четвертым?.. Поппи, впрочем, тоже не может похвастаться безупречной трезвостью… – Только не смейся! – жалобно говорит она, пытаясь сдержать улыбку. – Не буду! – преувеличенно твердо отвечает Минерва. – Знаешь, я все эти годы опасалась, что он так и не избавился от своей детской влюбленности… и что с другими женщинами у него поэтому ничего не клеится. От ответа Минервы Поппи спасает появление Аластора. Галантно протягивая им по бокалу шампанского, он внимательно – обоими глазами – изучает их лица … что-то ему явно не нравится, он тянется за палочкой… Поппи – а она, оказывается, краснеть умеет! – предупреждающе кладет руку ему на локоть, Минерва борется с душащим ее смехом… Поппи вдруг утыкается лицом в плечо Аластора и начинает хохотать. Аластор обычным глазом недоуменно смотрит на Минерву, волшебное око вращается с бешеной скоростью – хорошо хоть, кажется, он понял, что замешательство нетрезвых дам вызвано не происками врагов, а чем-то забавным и не представляющим опасности для жизни… Минерва разводит руками, едва не расплескав при этом шампанское: извини, дескать, ничего не могу сказать, не моя тайна... Поппи, отсмеявшись, вытирает глаза... Аластор смотрит все еще с подозрением, но палочку, наполовину вытащенную из-под мантии, все-таки прячет обратно. – Так что случилось? – Ничего, правда, не обращай внимания! – сквозь слезы и смех говорит Поппи. – Что значит «не обращай внимания»? – взрывается Аластор. – В такое время надо обращать внимание на все, что кажется необычным! Как ты не понимаешь? Ты же мудрая женщина, Поппи!.. И тут Минерва не выдерживает – начинает смеяться…
На пятый раз у нее лопнуло терпение. Когда Рем закричал впервые, Поппи спросонья запуталась в рукавах халата и так поддала ногой правый тапок, что он улетел куда-то далеко под кровать, да там и остался – нашаривать палочку было некогда, а потом она забыла. Второй раз помчалась и вовсе босиком. Он уже проснулся окончательно, когда она подошла, и судорожно всхлипывал, заново переживая приснившееся... Она осторожно сжала его пальцы – даже вырванная из глубокого сна, она твердо помнила, что левая рука мальчика искусана только от локтя до запястья... «Простите меня...» – бормотал он, она сердито шипела на него – не хватало еще тратить силы на глупые извинения. Вернувшись к своей кровати, Поппи предусмотрительно положила халат поверх одеяла... На третий раз просидела рядом с ним, держа его за руку, долго – около получаса после того, как он наконец заснул, задышал размеренно и почти глубоко... Рем проспал еще какое-то время. Ровно столько, сколько понадобилось Поппи, чтобы дойти до кровати и провалиться в сон. На четвертый раз она, дурея от рези в никак не желавших открываться глазах, чуть не плача от бессилия, пыталась заставить себя сообразить, какое зелье может помочь после всего, что он уже выпил за последние двое суток. Поняла, что дело не в ее сонном состоянии, а и впрямь нет такого зелья. Не изобрели. Не придумали. Не придумали, как помочь израненному подростку выспаться без кошмаров. Поппи сидела на краю дивана, гладила мальчика по плечу, нашептывала какие-то запредельные глупости – он уже не мог ни говорить, ни плакать, и она вовсе не была уверена, что он понимает ее слова. Но то ли голос, то ли интонация, то ли прикосновения – что-то помогло, он снова закрыл глаза, расслабился. Осторожно отняв руки, Поппи мимолетно удивилась, почувствовав озноб, пробежавший от пальцев вверх, охвативший все тело – она еще подумала, что это у него такой жар, потом поняла, что просто ей холодно. Просто она забыла надеть халат. Впрочем, Рему явно безразлично, в каком виде предстала перед ним мадам Помфри... На пятый раз у нее лопнуло терпение. Светящиеся стрелки часов издевательски показывали три сорок восемь, она успела, видимо, заснуть достаточно глубоко и даже увидела обрывок какого-то кошмара... Ее качнуло, занесло, она пребольно ударилась бедром об угол стола – перед глазами взметнулся фонтан ярко-белых брызг, зато она окончательно проснулась. Чертыхнулась, потирая ушибленное место, подошла к дивану. – Так, Рем, вот что мы сейчас с вами сделаем... – пробормотала Поппи, обращаясь скорее к себе, чем к мальчику, однако ей показалось, что в его глазах мелькнула надежда. Она присела рядом с ним, не до конца понимая, что собирается делать, но уверенная в одном: что угодно подойдет, лишь бы это прекратилось, лишь бы он наконец заснул по-человечески и дал возможность заснуть ей. Иначе до утра они оба сойдут с ума. Она откинула одеяло – Рем, кажется, посмотрел удивленно, – мельком подумала, что диван слишком узкий для двоих... – Встать сможете? – шепнула она, мальчик слабо кивнул, посмотрел затравленно, и ей немедленно стало стыдно. – Не бойтесь, я вас не гоню... Дальше все получилось как-то очень быстро и странно естественно. Он навалился на нее всем телом, пока она вела его к своей кровати, да так больше не отлеплялся ни на мгновение... Поппи заставила себя не думать, правильно ли поступает: правильным казалось все, что поможет им выспаться, да и думать сил не было. Засыпая, мальчик слегка поворочался, к полному удивлению Поппи сумел лечь на бок – ну да, на правом боку у него несколько неглубоких ссадин, это левый разворочен так, что ей самой больно до него дотрагиваться... – крепко прижался к ней, блаженно вздохнул. «Мерлин мой, что ж я делаю?!» – подумала она, обняла его и провалилась в сон.
Ощущение чужого тела рядом – сколько лет они с Аластором не могли позволить себе роскоши проспать вместе до утра?! Поппи сумела не шевельнуться, проснувшись, хотя спина отчаянно затекла и ныла. Она осторожно, стараясь не дышать, скосила глаза – может ли быть более странное зрелище, чем собственная, онемевшая до полной бесчувственности, рука через секунду после пробуждения? Особенно если в эту самую руку, чуть выше локтя, уткнулся носом спящий шестикурсник. Худеть тебе надо, ху-деть, по-утреннему мрачно подумала Поппи, глядя на свое плечо. До Минервы, конечно, все равно далеко, но стремиться надо. И перестать носить ночные сорочки с таким вырезом и коротким рукавом. Ч-черт... все это замечательно, но какое-то шестое чувство подсказывало ей, что мальчик вот-вот проснется, и все эти мысли сегодня же сесть на диету – всего лишь малодушная попытка хотя бы несколько секунд не думать о том, что она ему скажет. И Минерва наверняка скоро придет... Он зашевелился, пытаясь устроиться поудобнее... но, видимо, задел какую-то из своих ран, дернулся и с невнятным стоном проснулся. Поппи осторожно провела свободной рукой по его спине. – Тихо... все в порядке... – прошептала она ему в затылок, и мальчик чуть приподнял голову, явно не без труда разлепил глаза, уставился на нее непонимающим взглядом. Поппи показалось, что она стоит на краю обрыва, куда ей отчего-то непременно нужно прыгнуть, причем летального исхода желательно избежать. – Рем, вам было плохо, снились кошмары... помните? – он вроде кивнул, и Поппи продолжила: – А сейчас вы хорошо спали? Теперь он точно кивнул, да и вопрос был лишним – достаточно посмотреть на его лицо. Несчастный ребенок... – Рем, вам удалось поспать как следует, мне – тоже, и это хорошо и правильно. Так что обсуждать мы с вами ничего не будем. Договорились? Мальчик вместо ответа повозился слегка, прижался к ней еще теснее, зарылся лицом в ее плечо, и вдруг крепко обнял ее. Да уж, какие тут обсуждения... После мгновенного замешательства Поппи классифицировала его жест как естественное стремление исстрадавшегося тела уткнуться во что-нибудь живое, теплое и мягкое, – а о диете все же стоит подумать! – согреться и утешиться... А сейчас надо вставать – в поле зрения Поппи не было часов, но скорее всего внутренний будильник сработал как всегда, и до прихода Минервы на утренний кофе у них хорошо если час... Тем более, сегодня Минерва наверняка примчится раньше обычного – переживает за Рема. Вот это номер будет... – Рем, просыпайтесь, – шепнула Поппи, понимая, что ее голос звучит не слишком убедительно: она сама с превеликим удовольствием провалялась бы так еще пару-тройку часов, только надо бы руку вытащить из-под мальчика, пока совсем не отсохла. – Просыпайтесь... – повторила она, одновременно пытаясь высвободиться, не причинив при этом боли мальчику. Он недовольно зашевелился, Поппи помогла ему лечь на спину, сама не сдержалась, выругалась сквозь зубы, когда мириады мелких иголочек вонзились в отдавленную ватную руку. А ему-то, бедняге, каково... и ведь терпит. Посмотрел виновато – кажется, проснулся окончательно. «Семь бед – один ответ», – подумала Поппи, поддаваясь внезапному импульсу и целуя его в висок.
* * *
Жирная клякса скатилась с кончика пера на последней букве подписи, она взяла палочку, и этого мгновения хватило, чтобы решить все-таки изменить текст записки. Слагхорн, конечно, нарывается, но, пожалуй, «на кой черт…» – не самое подходящее выражение в переписке двух сотрудников Школы. Потом, в более спокойном состоянии духа, она ему обязательно скажет, что не стоит присылать наказанных студентов в Больничное Крыло всякий раз, когда ему лень самому выдумывать отработки. Да еще обставлять это так, словно он ей одолжение делает – у вас, дескать, дорогая мадам Помфри, всегда найдется применение юному трудовому энтузиазму… а я счастлив поспособствовать облегчению вашей тяжелой и благородной работы… Тьфу. Ей что, специально горшки пачкать, чтобы дети их чистили без магии, пока уважаемый Декан нежится в кресле у камина?! Глубоко вздохнув, отхлебнув чаю и кинув в рот очередное печенье, она старательно вымарала все невизенгамотные выражения, переписала записку, несколько раз придирчиво просмотрела результат и отдала эльфу, терпеливо дожидавшемуся ответа. Эльф аппарировал с тихим хлопком, и одновременно за спиной Поппи раздался негромкий шелест и затем – стук падающей книги. Не жалко, подумала она, оборачиваясь, – судя по звуку, это явно не тяжеленный фолиант «Всевозможные Зелья, как известные, так и малодоступные, сочинение Действительного Члена Магической Академии… et cetera». Да, так и есть – на этот раз Рем заснул над последним выпуском «Вестника Магической Фармакологии». И в самом деле, читать там совершенно нечего, сплошные статейки стажеров из Мунго… понятно, им публикации нужны, но делали бы отдельные выпуски, что ли… Поппи встала, подошла к дивану, подняла с пола книги, посмотрела на Рема. Жалко будить, а ведь придется – если в течение часа не сделать перевязку, потом хуже будет. При мысли о перевязке ее передернуло – откуда вдруг взялся этот непрофессионализм, при ее специальности, при ее опыте… Почему ей больно думать о том, что она будет вынуждена причинить боль пациенту? Нет, она всегда жалела их и сочувствовала, но чтоб мурашки по спине и холод в груди… Это все полубессоная ночь, третья подряд, подумала Поппи, из-за этого и голова тяжелая, и день прошел как-то нелепо. С утра она приказала себе не думать о вопиющем нарушении всех мыслимых и немыслимых правил – интересно, ее бы лишили лицензии, если бы стало известно, что она провела ночь в одной постели с несовершеннолетним пациентом? С совершеннолетними-то, мягко говоря, не приветствуется... И оставлять школьника в своей комнате – тоже как-то не вполне прилично. Но что делать, что делать... Как он смотрел на нее за завтраком – ее, конечно, до некоторой степени смутили эти взгляды, но она ничуть не кривила душой, говоря Минерве, что рада, если мальчик отвлекся от мыслей о предательстве друга. Большой перемены Поппи ждала не без трепета – впрочем, трепетать было особенно некогда. Сначала – два упавших с метлы третьекурсника (и куда Хуч смотрит?!), потом привет от Помоны: ожог гноем буботьюбера. Сильный ожог – так что Помона даже заглянула проведать жертву. Поппи набросилась на нее с обличительной речью в том духе, что если здоровье учеников на уроке подвергается опасности, не следует ли усомниться в компетентности учителя. «Да ты что... ведь без этого не бывает... ведь каждый год...» – отвечала Помона скорее с удивлением, чем с раскаянием, и кончилось тем, что ушла обиженная, сказав на прощание: «Не я же, в конце концов, программу составляла!» В свою комнату Поппи заходила редко – но все же чаще, чем могла бы заходить в отдельную палату. Рем до обеда промаялся, то листая книжки – все подряд, то впадая в полудрему, то просто глядя в потолок. Вставал мало, на вопросы отвечал коротко, первый не заговаривал. За несколько минут до большой перемены Поппи села к нему на диван, осторожно подбирая слова, спросила, хочет ли он видеть своих... товарищей. Он сразу, как будто ждал вопроса, покачал головой, потом, словно устыдившись, пустился в какие-то путаные и ненужные объяснения: что он, мол, еще не готов говорить с Сириусом, что ему еще надо подумать... Поппи молча слушала все это и думала о том, что, пожалуй, никогда в жизни не испытывала такой острой жалости. Она часто бросала взгляд за окно, нервничала и ругала себя за это. Увидев наконец приближающуюся троицу, она вышла на крыльцо, сказала себе: «Спокойно, Поппи!», скрестив на груди руки дождалась, пока они подойдут. Первым шел Блэк, за ним – Поттер, который, вообще-то, молодец, и Рему бы с ним поговорить не мешало, и Петтигрю, который и вовсе ни при чем. Блэк просил, настаивал, кричал – ну да разве Поппи Блэков не видела? Поттер молчал, Петтигрю смотрел в сторону, и было видно, что его устроит любой исход конфликта. Ничего, подумала Поппи глядя в спину удалявшемуся Блэку, пусть помучается, в следующий раз умнее будет. День катился дальше, голова болела, отчаянно хотелось спать – и совершенно не было сил обдумывать, почему она вдруг так по-новому чувствует себя в собственном жилище. Каждый раз, когда она входила в комнату, ее словно окатывало волной тепла, уюта и какой-то... правильности происходящего. Завершенности. Как это не к месту, она ведь давным-давно сделала свой выбор, она не была бы счастливее, будь у нее семья и дети, «как у всех». Не была бы. Счастливее. И хватит думать об этом! Просто у нее свидание сорвалось, просто она устала, у нее раскалывается голова, просто ей безумно жаль мальчика. Ближе к вечеру сходила к Помоне, извинилась, выслушала «да брось ты, не бери в голову... рабочие моменты», вернулась к себе, ответила на записку Слагхорна... Поппи постояла над Ремом еще несколько секунд, потом взяла себя в руки – чем дольше она смотрела на безмятежное во сне лицо мальчика, тем тяжелее было думать о предстоящем издевательстве, – взмахнула палочкой, призвала склянку с мазью (отличная штука, можно не чаще раза в сутки менять), бинты... аккуратно разложила все на тумбочке. Ну вот, пора... – Рем... – она осторожно провела рукой по его плечу. Мальчик открыл глаза. – Сейчас поменяем повязки, и будете дальше спать... Раны на руках уже почти зажили – легкое обезболивающее заклинание, и Рем не почувствует вообще ничего... Она слишком сосредоточилась на деле и не сразу заметила необычную реакцию мальчика. Ему же не может быть больно? Тогда почему он так напрягся, почему отвернулся головой к стене?.. Мерлин, да что за ерунда? Поппи закончила с перевязкой рук, потянулась всем телом, чтобы прогнать усталость, взялась за край одеяла... Мальчик вдруг перехватил ее руку, вцепился в одеяло... – Рем, да что с вами?.. – Поппи почувствовала, что начинает сердиться. – Мальчик мой, давайте... все равно ведь придется... Он молчал, глядя в стену. Что же это такое... – Простите меня, Рем, я вынуждена, – твердо сказала она, с силой, хотя и осторожно, отводя его руку. Решительно откинула одеяло и, прежде чем поняла, в чем дело, – мальчик вдруг дернулся, застонал, отчаянно попытался отвернуться, лечь на левый, искалеченный, бок, подтянуть ноги к животу, но не смог, замер в нелепой позе. Ох, старая дура, могла бы догадаться... Теперь он лежал, лицом зарывшись в подушку, руками прикрыв пах. – Рем, стесняться совершенно нечего, – очень тихо сказала Поппи, приказав себе собраться, как будто ей предстоит пройти по узкой-узкой дощечке над пропастью, положила руку ему на плечо. – Рем, вы здоровый молодой человек, и вполне естественно... Она попыталась мягко заставить его перевернуться на спину, он не поддался... Мерлин, что делать, что сказать, чтобы не унизить его еще больше?! Встать, выйти, оставить его одного? Остаться и по-докторски отстраненно... помочь ему? А потом объяснить сухим медицинским языком, что он не должен стыдиться такой реакции на ее прикосновения? Остаться, обнять, и объяснить все то же самое, но... другими словами и не словами? – Рем, мальчик мой... – глупо начала она, а он вдруг повернул к ней голову, посмотрел ей в глаза... Мерлин, Мерлин... что ж выходит, она доигралась с огнем? Она так хотела, чтобы он перестал думать о Блэке, и не заметила, как перешла грань, когда вместо Блэка он стал думать о ней? И что дальше? Вы обязательно встретите девушку, которую полюбите?.. Мне сорок, вам – шестнадцать?.. Я сотрудник Школы, вы – ученик?.. У меня есть другой?.. Я вторые сутки смотрю на вас и думаю о том, что у меня нет детей, растравляю старые раны? А больше всего хочется прилечь рядом с ним, уткнуться лицом в его волосы и зареветь от жалости к нему и к себе, от тоски и неустроенности... Спокойно, Поппи, кажется, вслух прошептала она, потянулась к одеялу, и тут вдруг мальчик, явно рефлекторно, схватил ее руку, прижал к себе... Поппи поняла, что плачет, что ее правой руке стало горячо и влажно, что плечо мальчика под ее левой рукой затряслось крупной дрожью... и что в дверь стучат. Мальчик тоже услышал – сквозь собственное тяжелое и хриплое дыхание, сквозь все, что он, должно быть, чувствовал в этот момент – застонал, уткнулся в подушку, обеими руками до боли тиская ее пальцы. Стук повторился – тролль забери Минерву! – Это Мм... профессор МакГонагалл... – Поппи смогла это выговорить, только очень сильно прикусив губу. – Давайте я вас закрою, сделайте вид, что спите... Палочка, оказывается, упала, закатилась под кровать – на очищающее заклинание для себя времени уже не хватило, и она пошла к двери, изо всех сил стараясь дышать ровно, пряча правую руку, левой вытирая слезы... Мерлин, благослови Минерву!..
II
– Дорогая моя, это называется «жестокое похмелье». Молодые организмы с этим справятся, не переживай. – Ты хочешь сказать, что они вчера напились? – Разумеется. Рему стукнуло семнадцать – чем не повод? – Но как? Где они могли достать выпивку? – Это уж твоя забота выяснять – ты у нас Декан! Блэка и Поттера я отпустила, велела на третий урок явиться, ты проследи. Нечего поощрять неумелое пьянство. Виновника торжества, наверно, к вечеру отпущу, Петтигрю подержу до завтра. – Даже не знаю... наказывать их или не стоит? Знаешь, я рада: выходит, Люпин Блэка простил. – Я бы не стала считать совместную пьянку подтверждением... но, мне кажется, простил. – Надо же было меня так напугать!.. Но ты бы видела Эванс... «Мальчикам плохо!»... я как на них посмотрела, подумала, массовое отравление... хотела уже бежать к Альбусу... бить тревогу... думала, что делать, куда обращаться... – И ты туда же! Аластора мне мало... – Кстати, что слышно? – Все то же... еще задержится, минимум на месяц-полтора... Так что перешли наши отношения на эпистолярную основу... Оч-чень романтично. Наверно, в нашем почтенном возрасте это и неплохо. – Постыдилась бы при мне говорить о почтенном возрасте! – Ладно, мы с тобой молодые и красивые. И все у нас впереди.
– Награда нашла героя... – пробормотала Поппи, туго обернув волосы полотенцем и протягивая руку к висящему на крючке халату – старому, когда-то любимому, но давно потерянному и вновь обретенному благодаря немыслимому подвигу: она наконец отважилась разобрать шкаф. Завязывая пояс, Поппи отметила, что год назад этот халат сидел на ней гораздо свободнее... и вырез казался куда скромнее. В этом, конечно, что-то есть, можно согласиться с Аластором, подумала она, распрямив плечи – да, вырез определенно раньше не выглядел таким вызывающим! – и рассматривая себя в зеркале. Но худеть все равно надо. Дождь отчаянно лупил в окно, чернильно-синее стекло в проеме кремовых штор зловеще отливало серебром, и тем уютнее показался ей приглушенный свет лампы из-под бежевого абажура, легкий пар над кружкой чая – какая-то новая смесь, но, похоже, удачная, – и теплый запах из свежераспакованной пачки шоколадного печенья. Поппи уселась в кресло, блаженно вытянула ноги. Мерлин, до чего же хорошо, а за окном творится что-то совершенно невозможное, ветер такой, что вдруг показалось, будто кто-то живой задел раму... отличная книжка, более чем неплохой чай, божественное печенье. Поппи тряхнула головой, пощупала шевелюру – никакой сушки заклинаниями, от этого волосы только портятся! – подумала, что еще минут сорок, и можно будет ложиться спать. Впрочем, в такой вечер под шум дождя и сидеть с хорошей книгой, и засыпать на прохладном, вкусно пахнущем свежестью белье равно приятно. Раздался стук в дверь, и она вздохнула: ну конечно, в соответствии с законом подлости этот вечер должен был закончиться какой-нибудь неприятностью. Ясно, что незваные гости в начале двенадцатого с приятными новостями не приходят... – Войдите! В первую секунду она не узнала вошедшего – а узнав, вскочила, отбросив в сторону книгу. На пороге стоял Рем Люпин. Отпущенный после ужина восвояси. С насквозь мокрыми волосами, в пропитавшейся водой мантии. С очень странным выражением лица. – Рем, что случилось?.. Мальчик молчал, топтался у двери и как будто жалел, что пришел... Поппи быстро подошла к нему. – Так, мантию снимайте... – ерунда какая-то, но прежде чем выяснять, что происходит, надо его хотя бы высушить... – Давайте, мальчик мой... Рем покорно снял мантию – и впрямь мокрую насквозь, Поппи быстро призвала полотенце, набросила ему на голову. – Ну не стойте вы, вытирайте волосы... – пробормотала она, заклинанием высушивая его брюки, мокрые почти до колен. Лучше не стало: в высушенном виде ткань тут же затвердела от налипшей глины. Что за чертовщина, где его носило?! Рем принялся вытирать голову – мерными, механическими движениями, Поппи провела рукой по его плечам, проверяя, промокла ли рубашка... Ткань оказалась чуть влажной – не понять, от дождя или от пота – а мальчик вдруг вздрогнул и напрягся. Поппи легко подтолкнула его к креслу. – Садитесь, Рем, и расскажите, Мерлина ради, что происходит? Он послушно опустился в кресло, Поппи поставила перед ним кружку чая и подвинула печенье. – Возьмите – шоколад помогает прийти в чувство. Мальчик взял печенье, начал жевать, не глядя на нее, и Поппи почувствовала, что всерьез беспокоится. – Итак, Рем, в половине девятого вы ушли отсюда в Гриффиндорскую Башню. Сейчас одиннадцать пятнадцать, и вы снова здесь – насквозь мокрый. Где вы были? – Нигде... – не слишком осмысленный ответ, но лучше, чем молчание. – Здесь. – Что значит «здесь»? – переспросила Поппи, стараясь говорить как можно мягче. Мальчик махнул рукой в сторону окна, и Поппи увидела, как он отчаянно заливается краской. Вот дела... Значит, пока она блаженствовала в ванне, пока наслаждалась чаем и шоколадным печеньем, студент шестого курса Рем Люпин два с половиной часа месил грязь под ее окнами. – Мальчик мой, если вы хотели поговорить со мной, почему сразу не пришли?.. – очень осторожно начала она. – Вы знаете, я всегда готова вас выслушать... – Я не хотел... нет, хотел, но не так! Голос сорвался почти на крик, мальчик вскинул голову, посмотрел ей в глаза. Ох, Мерлин... – Рем, успокойтесь... – Я думал... я думал, что стану совершеннолетним, и все... ну, изменится... получится... будет иначе, чем раньше... Я в самом деле собирался... поговорить с вами... теперь понимаю, что это было бы смешно. Так, ясно: думал, что сразу станет взрослым, а вместо этого в первое же утро после своего совершеннолетия оказался на больничной койке по самому что ни на есть стыдному поводу. И женщина, которой он, похоже, намеревался признаваться в любви, поддерживала ему голову над тазом, пока его безудержно и позорно рвало... Диагноз ясен, но вот что с этим делать?.. – Сразу ничего не бывает, Рем. – Я трус и слабак. Я думал пойти к озеру... я хотел... я даже этого не смог, притащился к вам! Мерлин Великий! Вот только попыток суицида не хватало! – Рем, вы не трус и не слабак. Уже одно то, что вы твердо решились говорить со мной, доказывает это. И то, между прочим, что вы сейчас пришли сюда. Трус и слабак отправился бы как раз к озеру. Вы еще очень юный, у вас нет опыта. Все придет со временем, мальчик мой. – Ничего не придет... у всех уже есть опыт... – У каких это «всех»? – очень мило, чего только про учеников не узнаешь. – Ну, Сириус... он уже... – Рем неловко замолчал. Так, похоже, надо внимательнее присматриваться к девочкам, подумала Поппи, перебирая в уме имена старшекурсниц. Может, стоит поднять вопрос о необходимости... некоторой просветительской работы? – Хорошо. Во-первых, я бы не стала верить всему, о чем хвастаются друзья. А во-вторых, Сириус – это не «все». Поттер? – Нет... Джеймс, он влюблен... «А вы нет?» – хотела спросить Поппи, но сдержалась. Вместо этого с мягкой настойчивостью продолжила: – Так что ваши «все» – выходит, один Сириус Блэк? – Ну... да. Питер... он тоже еще не... Да уж, чуть было не сказала Поппи, но вовремя прикусила язык. – Вот видите, мальчик мой, вы в большинстве. И для вашего возраста это совершенно нормально! – Вы просто утешаете меня... На самом деле у меня никогда ничего не будет, и вы это знаете. Я вервольф... – Это я знаю, – да что же с этим делать, в ужасе думала Поппи, машинально маскируя растерянность циничным тоном. Несчастный ребенок, жалко его до слез, а главное, как помочь?.. – Мальчик мой, поверьте мне: вас будут любить многие женщины... прекрасные женщины... но только чуть позже. – Это все слова, – прошептал он, пряча лицо в ладонях. – Кому я нужен... Несколько секунд помолчали, затем он встал, сказал странным, сдавленным тоном, явно долженствующим изображать мужественную решимость: – Я пойду, мадам Помфри. Спасибо и простите. Вот черт! Он, значит, пойдет, а она останется до утра стоять у окна, раздумывая, утопился он, повесился или мирно спит в своей постели?! Поппи резко поднялась, подошла к нему почти вплотную. Весь красный... все-таки простудился, похоже... Она машинально положила руку ему на лоб. Нет, вроде температуры нет... волосы плохо вытер... Поппи легко провела рукой по его щеке, шепнула: – Правда, мальчик мой, все у вас будет хорошо! – Слова! – так же тихо отозвался он. – Мадам Помфри, я правда вам очень благодарен за все... Докатились... И куда мы сейчас отправимся, интересно было бы знать? Наконец он посмотрел ей в глаза, и Поппи не выдержала, положила руку ему на плечо. Он, кажется, задрожал, и только сейчас Поппи вспомнила, как она одета... Мерлин Великий, перестань обманывать себя, подумала она, у тебя есть только один способ доказать ему, что он неправ. Нет, возможно, существуют и другие, и заседающие в Министерстве теоретики предложили бы ей добрую дюжину брошюр с рекомендациями, как следует вести себя сотрудникам учебного заведения в подобной ситуации. Возможно, Минерва нашла бы другой выход... например, вовсе не вляпалась бы в такую историю. Но она, Поппи Помфри, здесь и сейчас, в полдвенадцатого ночи оказавшаяся в малопристойном халате наедине с влюбленным в нее, замученным комплексами юным вервольфом, выход видит только один. И выбор у нее невелик: отпустить его в темноту, в дождь, в холод, бросить на растерзание мрачным мыслям о том, как он дважды за сутки оказался в идиотском положении перед женщиной, которую хочет до дрожи... или... Или. К черту! Поппи решительно и нежно обхватила ладонью его затылок. – Нет, мальчик мой, не слова... – прошептала она. Он выглядел смешным и несчастным, когда она свободной рукой осторожно обняла его, бережно и целомудренно поцеловала в щеку... помедлив, кончиком языка сняла крошку шоколада с его губы... он, кажется, понял, что она не шутит, что все происходящее – явь, что все это действительно происходит с ним, робко положил руку ей на талию... – Смелее, Рем... Это совсем не страшно. Не страшно-то оно конечно, но хорошо бы теперь, чтобы все получилось как надо, думала Поппи, прижимаясь к нему. Да, похоже, неплохо бы поторопиться, очень удачно, что она собиралась скоро ложиться спать, и постель готова... Так, потихоньку перемещаемся, сажаем его на кровать... Мальчик явно не знал, куда девать руки, обхватил ее голову, пока она, присев на корточки, возилась с его ботинками и брюками, стараясь терпеть, не вырываясь – все-таки неприятно, когда так дергают волосы... Мерлин, какой он все-таки худой... Поппи мягко толкнула его, заставила лечь, кое-как вылезла из чертова халата, легла рядом, жестом велела ему перевернуться, осторожно пристроилась под него, под легкое, знакомое до последней родинки тело, всегда вызывавшее у нее только острую жалость... Он застонал, ошалев от вседозволенности, окончательно поверив в свое счастье... больно сжал ее грудь, жадно и неумело целуя в шею, ключицу, плечо, захлебываясь и задыхаясь... Мерлин, сколько же раз, должно быть, ему это снилось... Поппи провела рукой по его боку, скользнула вниз... резко раздвинула ноги, мягко и решительно направила его – он вскрикнул, она чуть выгнулась, подалась ему навстречу... очень хорошо, мальчик может начинать чувствовать себя героем... Пристроив руку ему на ягодицы, она задавала ритм, чувствуя, как отчаянно колотится его сердце, стараясь дышать с ним в такт, и тщательно следя, чтобы он не видел ее лица. Внизу живота заныло тепло и запоздало – мальчик захлебнулся в торжествующем крике, рванулся в последний раз, она впилась пальцами в его спину, вскрикнула тоже, мысленно похвалила себя, и он тяжело рухнул на нее, впечатался всем телом, лицом зарылся куда-то ей в ухо. Переведя дыхание, Поппи слегка повернула голову, обняла его обеими руками за плечи, поцеловала в волосы – мягкие и влажные уже от пота, – осторожно перевернулась на бок, увлекая его за собой, не выпуская его, и наконец заглянула ему в лицо. Мерлин, до чего же он еще ребенок, смешной и трогательный... Почему-то ее особенно рассмешили капельки пота, собравшиеся между бровей, она потянулась к нему, поцелуем коснулась переносицы, и только после этого осторожно отстранилась, дала ему выскользнуть. Он судорожно вздохнул, в замутненных глазах стало проступать какое-то еще пока неясное выражение... Поппи улыбнулась ему, прошептала ласково и бессмысленно: – Вот так, мальчик мой... Рем, словно приходя в себя, выныривая из глубин беспамятства, заново открывая остроту окружающего мира, чуть повел плечами, поморгал, облизнул губы... – Это... правда?.. – прерывисто и едва слышно спросил он, теперь очень робко проводя рукой по ее груди. – Правда, Рем. Рука продвинулась вниз, заскользила по ее животу, подушечки пальцев чуть надавливали, словно он собирался хотя бы на ощупь исследовать все ее тело, жалея, что не успел сделать этого раньше, до всего, пока у него были силы. – Вам... было хорошо? – осмелившись на этот вопрос, он тут же отчаянно покраснел, смутился до невозможности. – Да, мальчик мой, – шепнула Поппи, надеясь, что получилось искренне. Черт, если бы можно было повернуть время вспять, она сделала бы то же самое: только ради того, чтобы лицо ...
... вервольфа Люпина еще раз засветилось таким счастьем... Она привлекла его к себе – он легко поддался, горячий, весь мокрый, обессиленно-тяжелый. Тихо всхлипнул, сказал неуверенно: – Я теперь стал мужчиной? Поппи сумела не рассмеяться – смех обидел бы мальчика, а после всего, что она сделала, чтобы он не чувствовал себя униженным, это было бы досадно. – Это всего лишь ступенька, Рем. Важная, да, но одна из многих. Теперь вам предстоит следующий шаг, куда сложнее... Он приподнял голову, посмотрел серьезно. – Вы должны научиться отвечать за женщину, с которой были близки, Рем. Вы можете рассказать вашим друзьям о том, что произошло, но дайте мне слово, что не назовете моего имени и не допустите ни одного намека, по которому они смогут догадаться. – Я никогда... никогда никому не расскажу... – сказал он таким тоном, что она поняла: не расскажет. – И еще, мальчик мой: продолжения не будет... Его лицо так изменилось, что Поппи стало стыдно. Но что делать? – У меня есть мужчина, Рем, с которым я начала встречаться до вашего рождения. Я не хочу терять эти отношения, а вам придется проявить мужество и благородство и отступить. Он вздохнул, но возражать не решился. Что ж, кажется, она может быть спокойна. Теперь бы как-нибудь исхитриться сходить в душ... Но мальчик прижался к ней всем телом, крепко обхватил ее поперек живота – трогательно-собственническое движение, почти по-взрослому получилось... если бы не щенячье выражение лица. Немного повозился, закинул на нее еще и ногу и, кажется, заснул – с мыслями о гигиенических процедурах можно прощаться. Поппи из-под полуопущенных век смотрела на его лицо. Ладно, пусть поиграет в господина и повелителя – первый раз простительно, ясно ведь, что в будущем из него получится деликатный любовник, нежный и чуткий. А все-таки ей не хватает тех, других объятий больше, чем она готова себе признаться... Впрочем, грех жаловаться – если женщина в сорок лет не может припомнить, когда ей последний раз приходилось актерствовать в постели, жизнь, пожалуй, стоит считать удавшейся. Усмехнувшись своим мыслям, Поппи осторожно потянулась, успокаивающе погладила зашевелившегося было мальчика по голове. Все у него сложится хорошо... Он не из тех, на кого заглядываются девочки – до поры до времени, думала Поппи, слушая, как успокаивается его сердцебиение и дыхание становится ровным. Бедняга, он убежден, что дело в его ликантропии... особенно тяжело ему рядом с Блэком. Не знает, что просто повзрослеет позже... И не знают ни он, ни Блэк, что пройдет лет десять, и Сириус Великолепный еще позавидует успеху тихони Рема у прекрасного пола. В Рема будут влюбляться реже, но крепче, и коэффициент интеллекта любой женщины, влюбленной в Люпина, будет выше, чем у всех поклонниц Блэка, вместе взятых. Впрочем, это Блэк едва ли заметит. Вздохнув, Поппи протянула руку к будильнику, перевела его на час раньше обычного. Взмахом палочки погасила свет... Обняла уютно сопящего Рема, подумала, что улыбается – наверно, очень глупой улыбкой, и с этой мыслью заснула.
– Ну что, хороша... и умница необычайная... – хмуро поприветствовала Поппи свое отражение. – Идиотка. Отражение ей решительно не нравилось – лицо напряженное, злое, бледное, под глазами круги. Ничего удивительного – три ночи она почти не спала, ворочалась с боку на бок, вставала, пила остывший чай, ходила по комнате, ложилась снова. И опять вставала, открывала окно, бездумно смотрела в теплую весеннюю темноту. Ближе к утру сдавалась, морщась от едкого запаха, отсчитывала положенные капли снотворного, зная, что проснется под рев будильника с опухшими от слез глазами, – только не вспоминать, что снилось! – с больной головой и острой ненавистью к себе и ко всему миру. Впрочем, может, и хорошо, что ей так муторно – муторно от снотворного, от недосыпания, от неловкости при воспоминании о том, как вчера наорала на Филча, нацелившегося наказать, причем за дело, двух первоклашек. Хорошо. Отвлекает от мыслей. Поппи быстро, почти вслепую, причесалась и отошла от зеркала: смотреть на себя, машинально выискивая, что изменилось, прекрасно зная, что измениться ничего еще не могло и уже не успеет, было на редкость противно. Жаль, что в Больничном Крыле сейчас нет пациентов – но ничего, можно занять голову мыслями о дурацком Филче, можно попробовать что-нибудь почитать... только надо осторожно подходить к стеллажу, не наткнуться взглядом на справочник по наследственным магическим заболеваниям. Поппи невольно посмотрела на стену, где на бежевой штукатурке отчетливо виднелись царапины со следами бордовой краски – в том месте, куда три дня назад ударился крепкий переплет ни в чем не повинной книжки. Надо будет привести стену в порядок, а то так и останется напоминание, как мадам Помфри книгами швырялась – вот ведь позорище! Главное – не думать. Думать совершенно нечего – все продумалось и сложилось в первые же часы после того, как нехитрое заклинание, удавшееся, тем не менее, с третьей попытки – давно не практиковалась, или просто руки тряслись, – превратило подозрение в уверенность, и справочник по наследственным болезням, безжалостно подтвердивший новое подозрение, с похоронным стуком рухнул на пол. Конечно, никакой самодеятельности – она медик, она знает, чем может кончиться попытка решить проблему самостоятельно. Уже проверено: в старой записной книжке сохранился адрес коллеги, которую Поппи некогда ругала за подпольные заработки. То-то она посмеется, ну да ладно, пусть ее злорадствует, главное, руки золотые, и язык за зубами держать всегда умела. Сначала Поппи думала дождаться конца семестра – не лучший вариант, конечно: и поздно, и ждать рехнешься... Но тут выяснилось, что на следующей неделе в пятницу бывшая однокурсница выдает замуж дочь, о чем Поппи узнала из объявления в газете и тут же написала приторно-восторженное – чуть не стошнило – письмо. Если она хоть что-то понимает в людях, приглашение на свадьбу – глянцевое, розовое, в сердечках и бантиках – ей обеспечено, и неважно, что они не виделись лет двадцать. Аластор из командировки еще не вернулся и к следующей пятнице точно не вернется, так что вероятность случайной встречи в Лондоне исключена. Во вторник полнолуние, и к пятнице Поппи будет свободна – только бы ничего ни с кем не случилось! Все складывается на редкость удачно. Да уж, удачно... Дамблдор ее, конечно, отпустит, он свадьбы любит, и полнолуние очень кстати – Директор явно чувствует легкую вину, что Люпина в Школу принял он, а основная нагрузка легла на плечи Поппи. И сейчас она сыграет на его вечной как бы смущенности – это будет только справедливо. Остается Минерва: что ей наврать, Поппи еще не придумала – байками про свадьбу невесть чьей дочери Минерву не проведешь. А врать придется ювелирно: малейшее подозрение, и Минерва начнет допытываться – из наилучших побуждений, но Поппи очень боялась расслабиться, расклеиться, разреветься и выложить все. При мысли о том, как Минерва отреагирует на правду, вдоль позвоночника отчетливо пробегала дрожь. Нет, ей, конечно, очень тошно, и поплакать на плече лучшей подруги не помешало бы, но нельзя забывать, что лучшая подруга – в высшей степени благовоспитанная леди. И Декан Гриффиндора. Ладно, что-нибудь придумается, время еще есть. Все готово, все почти продумано. Остается только ждать, стараться не думать и, главное, не чувствовать. Все сложилось – и Поппи временами хотелось взвыть, чтобы хоть как-то нарушить очаровательную гармоничность этого плана. Не думать – почти получалось. С «не чувствовать» – было хуже. Налив себе чаю, она не глядя взяла с полки какой-то роман, что-то из последней стопки, принесенной от Минервы, и с ногами устроилась в кресле. Срочной работы нет, а разбор запасов зелий, запланированный на сегодня, требует сосредоточенности. Открыла книгу на середине, отхлебнула из кружки. Чай оказался дрянным – наверно, по рассеянности заварила как-то не так, вкусовым пристрастиям вроде еще рано меняться. Можно посмотреть в справочнике, хотя какая разница... на себе она этого не проверит. Попробовала пристроить кружку на подлокотник кресла, при этом удерживая книгу раскрытой, но рука дрогнула, чай пролился. Ругнувшись шепотом, Поппи потерла ошпаренную ногу, поерзала в кресле, попыталась не вставая натянуть юбку на колени. Юбка вся собралась комом где-то под задницей, вытаскиваться не желала, вставать расправлять было лень... а вместо привычной мысли «худеть надо!» пришла другая: при ее комплекции она могла бы долго скрывать... наверно, даже в начале следующего учебного года... удобно для незамужней сотрудницы школы, меньше было бы любопытных взглядов и пересудов за спиной. Было бы. Мерлин, она же запретила себе думать о том, что было бы! Поппи уставилась в книгу – и долго не могла понять, на каком это языке. Потом поняла, что держит книгу вверх ногами. Поппи откинула голову, чтобы загнать обратно навернувшиеся на глаза слезы и соврать себе самой, что вовсе и не собиралась плакать. «Все хорошо», – беззвучно сказала она. Только очень... несправедливо. Почти двадцать лет у нее один мужчина... нечастые встречи, и как-то все не получалось, хотя здоровье вроде позволяло. Она давно уже решила, что не хочет детей – и работа не располагает, и холостяцкое положение... не предпринимала никаких усилий – не выходит, и ладно. И вдруг... прощальный, жестокий подарок увядающего организма. Последний шанс. И пока она листала дрожащими руками этот чертов справочник, и никак не могла сообразить, где же искать букву «л», и, найдя, не могла прочитать ни слова, потому что все плыло перед глазами... она поняла, как страшно ошибалась. Как она хочет этого ребенка... Если бы только... Аластор, при всей его проницательности, до смешного невежественен в вопросах женской физиологии и как будто даже пугается любых упоминаний о тонкостях работы женского организма – что всегда очень веселило Поппи, а теперь было бы ей на руку. Она смогла бы его обмануть. И пусть потрясенная ее изменой постоянному любовнику – вот так рушатся иллюзии и вера в человечество, подруга, прости, ничего не поделаешь! – Минерва вскинула бы брови и перестала с ней разговаривать. Впрочем, Минерву она бы тоже постаралась обмануть, и, не дрогнув, улыбалась бы счастливо и покровительственно, глядя, как лучшая подруга поздравляет Аластора с поздним и нежданным отцовством. А не вышло бы обмануть – она пожертвовала бы всем. Отношениями с Аластором, отношениями с Минервой... работой, репутацией. Она без колебаний выбрала бы ребенка. Если бы только она забеременела от кого угодно другого. Если бы не эти проклятые девять случаев из одиннадцати, известных официальной медицине. Если бы ликантропию можно было диагностировать до рождения, а не «на третье-четвертое полнолуние жизни».
III
– Я прошу вас. Я очень вас прошу. Поговорите с ней – как медик, как трезвый и умный человек. Как женщина, в конце концов! – Нет, Рем, увольте. За «трезвого и умного человека» спасибо. Но у меня нет права – ни как у медика, ни, тем более, как у женщины – давать Нимфадоре советы в этой ситуации. – Но вдумайтесь, что она собирается сделать! Родить заведомо несчастную тварь, которая никогда не сможет жить нормальной жизнью… Мадам Помфри... Вы очень порядочный человек, очень... чистый. Вы просто не понимаете, что значит – рисковать не собой, а кем-то другим. – Хотела бы я этого не понимать!.. – Да и о себе она не задумывается... Мать вервольфа – это ад!.. Особенно в нашем обществе. Это клеймо! Вы никогда не думали об этом, а я помню, каково было моей матери... Хотя – вы же с ней знакомы, вы должны были видеть! – Да, Рем, и с вашей мамой я знакома... и я думала об этом. Именно поэтому я не вправе ни на что уговаривать Нимфадору. И я не знаю, понимаете, не-зна-ю, как ей поступить! Она сама должна принять решение. А вы – принять то, что она решит. – Но это и моя ответственность. – Эта ответственность не «и ваша», а просто ваша! Точнее, должна была быть вашей. Из вас двоих она потеряла голову от любви. Но об этом вам следовало подумать, когда вы впервые легли с ней в постель! Этот урок вы, видимо, выучили плохо. Жаль. Моя вина. Надо было подоступнее объяснить. – Мадам Помфри!.. – Да. Верно – я знаю, вы тогда сдержали слово. Простите. И вообще – простите меня, Рем... – Помилуйте, мадам Помфри... за что?.. – Да так, ничего... Ладно, это все лирика, и к делу отношения не имеет. Но то, что происходит сейчас... Это ваша ошибка, и она уже неисправима, какое решение ни приняла бы Нимфадора. И если я узнаю, что вы как-то повлияли на ее выбор, – считайте, что мы с вами незнакомы. – Мадам Помфри, Нимфадора сейчас... не способна рассуждать здраво! Она же сама потом пожалеет! – Почему вы так убеждены, что она не пожалеет потом, если сейчас избавится от ребенка? – Она еще очень молода, у нее будут другие дети, от кого-нибудь... нормального! – Молода, верно... – Мадам Помфри?.. – Простите, задумалась. Нимфадора молода. Это аргумент в вашу пользу. Но она не просто хочет ребенка, она хочет ребенка именно от вас – и это неплохо бы учесть. И она, как я понимаю, готова рискнуть. – У меня в голове не укладывается – неужели вы считаете, что Нимфадоре следует оставить ребенка?! – Рем, я считаю, что Нимфадоре следует хорошенько обдумать все: ваше с ней финансовое положение... обстановку в магическом мире... Все – понимаете? И в том числе, Рем, – в том числе! – разумеется, вашу ликантропию. – Мерлин, эти вопросы стоило бы обсуждать, если бы речь шла о женщине, беременной от нормального человека! Вы же сами давали мне медицинский справочник – помните, почти перед самым выпуском, когда вернулись... в мае, после полнолуния. Я был так счастлив снова видеть вас, что не вдумался в то, что прочитал... Мерлин, у вас было такое лицо, что у меня голова закружилась. У вас... глаза светились. Вы дали мне книжку, и я с трудом смог прочитать. Но помню: врожденная ликантропия проявляется на третье-четвертое полнолуние жизни! Подумайте не о том, как меня наказать за мою безответственность, а о том, каково будет самой Нимфадоре – ждать! Вы же хорошо к ней относитесь, я знаю. Представьте себе этот кошмар!.. – Представляю. Но у нее будет ваша поддержка – я надеюсь. – Да дело же не в поддержке – Нимфадора сейчас не понимает, что она будет делать, если ребенок окажется вервольфом! – Она? Она будет воспитывать вервольфа. И вы, Рем, примете в этом самое деятельное участие – хотя бы во искупление вашей вины. И сделаете все, чтобы ваш ребенок вырос полноценным, счастливым человеком – как в свое время сделали ваши родители. Заметьте, независимо от того, как будут развиваться ваши отношения с Нимфадорой. А для нее это будет желанный ребенок от любимого мужчины... А может, ей и повезет... – Какое «повезет»?! Мадам Помфри, вы вспомните статистику – девять случаев из одиннадцати! – Помню... правда, эти данные слегка устарели. Официальная медицина об этом не знает, но мне известен еще один случай... так что за девять из двенадцати я ручаюсь, мальчик мой.
– Ну да… это как с патронусом, – Минерва подняла глаза от пергамента. – Мы ведь не можем предсказать его форму и не можем повлиять на нее… Есть своя прелесть в таких вот неспешных и необязательных разговорах, возникающих из ниоткуда, текущих мирно, не мешающих основному делу, и замирающих подчас незаметно для говорящих. Почему они заговорили об анимагии?.. Минерва уже и не вспомнила бы. – Должно быть, неприятно не знать, в кого превратишься? – Слагхорн отложил в сторону пергамент и задумчиво посмотрел на Минерву. – Хотя мне отчего-то кажется, некая связь между внешностью, манерой поведения человека и его анимагической формой все же есть. – Вовсе не обязательно, – откликнулась Минерва рассеянно, снова опустила взгляд на список, прочитала еще строчку – «Поттер, Джеймс – отлично cum laude» – нисколько не удивилась прочитанному, попыталась отогнать видение огромного пышноусого тюленя – ну и какой был бы прок от такой анимагической формы? Филиус, неудобно сидевший в слишком глубоком для него кресле и оттого, видимо, слегка раздраженный, – или в результатах СОВ что-то ему не понравилось? Надо взять посмотреть, как там у гриффиндорцев с Заклинаниями… – заметил не без желчности: – Вот так размечтаешься превратиться в гордого красавца-орла и поражать всех размахом крыльев… а получится какая-нибудь пакость. – Среди животных никаких «пакостей» не бывает. Это прерогатива homo sapiens. Конечно, Кеттлберн не выдержал. Но вступать в спор никому явно не хотелось, настроение было исключительно умиротворенное – летнее солнце из открытого окна, к началу следующего учебного года все почти готово, результаты экзаменов, кажется, не принесли сюрпризов. – Ну и что там у тебя? Минерва, скользнув взглядом вверх по списку («Петтигрю, Питер – отлично»), осмыслила вопрос, удивилась, ответила: – Кошка. – Да я про результаты… – фыркнула Помона. – Как там мои? – «Прюэтт, Гидеон – выше ожидаемого», – вслух прочитала Минерва. – Я так и не поняла, правда, Фабиан за обоих практическую часть сдавал, или нет… – А кто ж их разберет… – Тяжело говорить, Минерва, но из ваших молодцев у меня проходят только Блэк и Поттер. До Лили им, конечно, далеко… – Слушай, и у меня Петтигрю не прошел… – Помона, в отличие от Слагхорна, кажется искренне огорченной и даже как будто слегка виноватой. – Странно: он неплохо занимался – ну, для его уровня... Все-таки с ним что-то случилось, я тебе еще тогда, зимой, говорила, помнишь? Да, говорила… И Помона говорила, и сама Минерва – Декан она, в конце концов, или нет? – тоже не слепая. Тянулся не очень толковый парень (как же ты любишь выражаться эвфемизмами, подумала Минерва отчего-то голосом Поппи), тянулся за более способными товарищами… и что-то в нем сломалось. До чего же сложный курс… Непредсказуемый, неуправляемый Блэк. Жизнь, размеченная лунным календарем, ежемесячные бессонные расхаживания из угла в угол по спальне: «Только бы обошлось, только бы обошлось…». Петтигрю, сначала смотревший влюбленными глазами и ловивший каждое ее слово, а потом, в середине пятого курса, вдруг ни с того ни с сего замкнувшийся в себе… – Ты хоть пыталась понять, что с ним стряслось? Может, с друзьями его поговоришь? С Люпином – он разумный… – Пыталась… – Минерва поморщилась. – И как раз с Люпином. – И что? – И ничего! – поправив очки (надеясь, что получилось не слишком демонстративно), она бесцельно провела пальцем по списку. Но не объяснять же Помоне, – да и слов не хватило бы объяснить! – какое сделалось лицо у старосты, паиньки и отличника Рема Люпина, когда профессор МакГонагалл из лучших побуждений спросила его, что случилось с одним из его друзей… Легкомысленное летнее настроение сопротивляется, не хочет уступать серьезным думам о педагогических провалах и недосмотрах. – Придется мне учить Петтигрю – у меня он получил проходной… – Минерва вздохнула. – Коллеги, кто посмотрел, отдавайте мне результаты. Пойду расписание старших делать…
II
Нервничать – занятие крайне непродуктивное. Особенно, если третий день не находишь себе места не то от пережитого ужаса, не то от невозможности поверить в относительно благополучный исход, не то от недодуманной как следует мысли: что-то здесь не так, какая-то деталь чудовищной шалости ускользнула от нее… И подлая радость – осознанная постфактум, когда прошел первый шок, когда были выпиты и вода (больше пролито, впрочем, чем выпито), и успокоительное зелье (у Поппи дрожали руки, и от этого тугой комок в груди закручивался еще туже), и огневиски в кабинете Альбуса, – радость, пришедшая вслед за острым приступом счастья, – все обошлось, все просто отлично по сравнению с тем, что могло случиться! – радость, что Альбус ненавязчиво взял груз ответственности на себя. «Но как там оказался Поттер?!» – «Минерва, дорогая, вы же не будете отрицать, что он оказался в нужном месте в нужное время? Все к лучшему в этом лучшем из миров…» – «Но, Альбус, выходит, по меньшей мере два студента знают секрет Ивы?..» – «Минерва, вы перенервничали, а у вас первый урок… идите отдохнуть, еще почти два часа…». Она, конечно, Декан, но он – Директор. И если он не считает нужным разбираться, что делали студенты Блэк и Поттер в ночь полнолуния под Гремучей Ивой – ему видней. Минерва тогда в самом деле пошла в свою спальню, легла, не раздеваясь, поверх одеяла. Пролежала до начала урока, пытаясь унять дрожь во всем теле, шепча почти вслух: «Обошлось… обошлось…», почти наслаждаясь санкционированной Директором возможностью чувствовать себя не Деканом, а насмерть перепуганной женщиной не первой молодости… Но это состояние как-то подзатянулось… Ну да ничего: через полчаса она войдет в аудиторию, увидит своих шестикурсников – первый раз после этой истории! – в официальной обстановке… и все войдет в привычную колею. – Эй, очнись! – Минерва вздрогнула, рефлекторно отдернула руку, и только потом поняла, что это Помона зачем-то прикоснулась к ее плечу. – Да, что такое? – сдерживая накатившее раздражение, посмотрела Помоне в лицо. Перевела дыхание, вдохнула запах овсянки, почему-то показавшийся невыносимо-мерзким, подняла голову, медленно осознавая, где находится и что следует делать и говорить. – Ничего особенного: просто Филиус пятый раз спрашивает, наливать ли тебе кофе… Улыбнуться с благодарностью, покачать головой: дескать, уже пила у Поппи. Филиус – сама предупредительность! – пододвинул ближе к ней джем, и Минерва с удивлением обнаружила на своей тарелке пару тостов: когда она успела их положить? Или это кто-то из коллег позаботился о ней? Сдержанно улыбнулась Филиусу, отпила глоток тыквенного сока. Да, конечно, ее слегка раздражает такое нарочито теплое обращение – как будто она была тяжело больна или только что потеряла кого-то близкого, честное слово! – но не стоит, наверно, привередничать, радоваться надо, ценить и быть благодарной… И потом, сама она разве не вымучивала преувеличенно-бодрые шутки, подкладывая куски на тарелку оцепеневшей до полной невменяемости Помоны Спраут, – тогда, два года назад, когда Дэви Гаджена забрали в Мунго, а Поппи сказала извиняющимся шепотом: «Если честно – не знаю. Как повезет…»? Наверно, без поддержки коллег – пусть и такой неуклюже-утомляющей – было бы совсем невмоготу. Минерва привычно обвела глазами Зал, задержала взгляд на гриффиндорском столе. Блэк жует что-то с видом неоцененного гения, Петтигрю – так, позвольте, а он там, под Ивой, вообще был? – Петтигрю нервозно-мрачен. Поттер кажется спокойным: видно, уже высказал Блэку все, что считал нужным. Вообще-то, им еще с Люпином объясняться, рано расслабился. Минерва встряхнулась по-кошачьи, отгоняя неуместные воспоминания об утреннем кофе в Больничном Крыле, о взгляде, каким студент Люпин прожигал декольте мадам Помфри, и еще более неуместный всплеск зависти к лучшей подруге – зависти давней, привычной, неизжитой, сколько бы Поппи ни говорила, смеясь: «в фунтах это измеряется, дорогая моя, в фунтах – большей частью, заметь, лишнего! – веса!». Люпин все же куда приятнее Петтигрю, хотя сама Поппи едва ли задумывается о том, что влюбленность студента может как-то повлиять на женскую самооценку, и в этом – тоже повод позавидовать ей. Тьфу, Мерлин, придет же в голову! Лучше остывшие тосты есть – Минерва сердито потянулась за джемом, мысленно показав лучшей подруге язык: она-то может позволить себе мучное в любых количествах без всяких угрызений совести. Впрочем, тут же устыдилась нелепых мыслей. – Слушай, а этот-то… поклонничек твой… участвовал? – интересно, у Минервы на лице все мысли отражаются, или Помона тайный легилимент? – Кажется, нет… не знаю. Помона немузыкально побарабанила пальцами по чашке, задумчиво рассматривая гриффиндорцев, сказала негромко: – А то он какой-то совсем уж на себя не похожий. Боится, что ли… Боится – да, вот верное слово. Странно – ему ничего не грозило, его имя даже не упоминалось в связи со всей этой историей. Боится остаться один в случае исключения… за неимением лучшего слова, друзей? Едва ли: у Минервы было странное, ничем не подкрепленное чувство, что Питер Петтигрю не возражал бы против такого развития событий. – Да, я вчера на уроке за ним наблюдал… – начал Кеттлберн, и Минерва поймала себя на застарелом чувстве неловкости: как будто она виновата, что коллегам приходится работать с Петтигрю! – Он сам не свой, вроде как боится, что про него что-то узнают. Что-то стыдное… – Как интересно! – такое выражение лица бывает у Помоны, когда ее оторвешь от предпоследней страницы очередного маггловского детектива… только менее наигранное. – Да помилуйте, какие у Петтигрю могут быть тайны! Разве что… но интересно, остался кто-нибудь, кто еще не понял, что он в вас влюблен, Минерва? – Это – «стыдное»? Спасибо, Филиус! – Да брось ты… – почти серьезно сказала Помона. – Нет, я все понимаю, приятного мало. Зато у тебя он превосходно занимается. Так что видишь – сплошная польза. – Да, и Поппи тоже так говорит… – а попробовала бы Поппи, злорадно подумала вконец запутавшаяся Минерва, говорить иначе, особенно после сегодняшнего дефиле в халате перед шестикурсником! Но как Люпин смотрел на нее… как смотрел! – Вот и правильно. А ты слушай умных людей! – У него хороший вкус. Это радует – должно же быть у молодого человека хотя бы одно достоинство… – Слагхорн улыбнулся ей и смешно отсалютовал вилкой с насаженным на нее куском омлета. Надо полагать, она имеет совсем бледный вид, если Гораций перестал дуться из-за Снейпа и пытается развлечь ее… В более уравновешенном состоянии Минерва, наверно, слегка порасстраивалась бы и порефлексировала: как-то все же неприятно, что не лучшие представители столь разных поколений неровно к ней дышат… Тенденция какая-то... тревожащая. – Ну ладно, пойду рассаду готовить, – Помона промокнула губы салфеткой, поднялась, шумно отодвинув стул. – Надеюсь, мы узнаем стр-рашную тайну Петтигрю раньше, чем помрем от любопытства! Минерва поморщилась. Похоже, надо сделать над собой усилие и постараться прийти в себя как можно скорее, пока коллеги не впали в совершеннейшее уж дурновкусие в попытках ее приободрить. – Quidquid latet, милые дамы, quidquid latet…* – сказал Гораций непонятно, как всегда, должно быть, цитируя какого-нибудь древнего маггла. Переспрашивать Минерва не стала.
* “Quidquid latet” – что бы ни было скрыто (лат.). Гораций цитирует часть фразы: “Quidquid latet, apparebit, nil inultum remanebit” – «что бы ни было скрыто, обнаружится, ничто не останется неотомщенным…»
III
– Филча кто-нибудь видел? Мне надо оформить заказ на грунт… – Помона, войдя в учительскую, рывком отбросила капюшон, отряхнула снег с рукавов. – Как тут у вас уютно… Минерва провела пальцем под левым глазом, показывая Помоне, чтобы стерла с лица грязь, и ответила: – Полчаса назад он был в библиотеке… – Филч в библиотеке? Сегодня разве первое апреля? – поинтересовался Филиус, не отрываясь от заполнения журнала. – Нет. Зато сегодня четырнадцатое февраля, – грустно сказал Кеттлберн, и Минерва в очередной раз посочувствовала ему и мельком подумала, что никогда не поймет Ирму. – О да… – Слагхорн направил палочку на камин, пламя вспыхнуло ярче. – Невозможно заниматься! Помона, ваш Прюэтт… – Который?.. – Кажется, Флавий… впрочем, возможно, что и другой… неважно. Короче говоря, он практически сорвал мне урок – все добивался внимания прелестной Алисы. – Преуспел? – Нет – урок в итоге сорвал Поттер: трансфигурировал помет нюхлера – редчайший ингредиент, кстати! – в снитчи в форме сердечек и бомбардировал Лили. Минерва улыбнулась, поймав себя на невольной гордости за ученика, но тут же услужливая зрительная память подкинула ей образ песочных часов с рубинами: когда она шла в учительскую, верхняя половина часов выглядела вполне достойно. А как же «редчайший ингредиент»? – Гораций, и вы не сняли баллы с Поттера?.. – Минерва, помилуйте, юноша влюблен… – Вот ведь странный человек, подумала Минерва, то раздражает до невозможности, то хочется подойти и чмокнуть его в щеку. – К тому же заклинание было очень качественным, долго продержалось. Повезло мисс Эванс, ничего не скажешь… если бы заклинание оказалось слабым и снитчи превратились бы обратно… брр. – Да уж, любовь и не на такое может подвигнуть! – Филиус отложил журнал, улыбнулся мечтательно. – Помните, какие фейреверки Тонкс устраивал для средней мисс Блэк? – Я слышала, Андромеда беременна, – шепнула Помона Минерве, усаживаясь в кресло рядом с ней. – Думаю, нам всем есть что вспомнить… – Слагхорн воздел глаза к потолку. – Мне было двадцать четыре, когда я впервые сумел приготовить «Феликс»… Вы помните, в те времена это было не так просто, как сейчас… Но я был так влюблен, что для меня не существовало препятствий. А без «Феликса» никак было не обойтись, мелькнуло в голове у Минервы даже и сквозь приступ симпатии к Горацию. – Когда одаренный человек совершает подвиги от любви, это все же не так впечатляет… Вот у меня в молодые годы был один поклонник, – Помона расплылась в улыбке. – Весьма и весьма посредственных способностей, в гербологии просто полный ноль. Но когда он ухаживал за мной… Всю зиму у меня цвели орхидеи. Они пахли самым лучшим запахом, какой он только мог выдумать… “Faire catleya” – вспомнила вдруг Минерва выражение из маггловского романа. Досадно: они с Поппи все хотели, да забывали спросить у Помоны, как выглядит эта самая “catleya” (вроде сорт орхидей?)… Теперь, пожалуй, не стоит спрашивать. Помона неожиданно усмехнулась и добавила: – Знали бы вы, как я за него сначала нервничала: он был мальчик самолюбивый, и я ужасно боялась, что не получится, или получится какая-нибудь смехотворная гадость вместо цветов… Не поверите: ночами просыпалась, думала, как бы руки на себя не наложил. Повисла уютная вечерняя тишина, каждый явно вспоминал о чем-то своем, когда Слагхорн сказал вдруг без улыбки: – Сильный станет сильнее, слабый озлобится. И это страшно…
IV
Скорее бы этот год закончился! Она устала, отчаянно устала от своих семикурсников – не положено, конечно, учителю так думать, но что же сделаешь, если это правда? Минерва не глядя положила стопку студенческих работ на стол, опустилась в кресло, вытянула ноги. Она почти никогда не пользовалась служебным положением в личных целях, но из года в год при составлении расписания делала себе окно после занятий со старшекурсниками: на уровне ЖАБА как-то больше выкладываешься… Поначалу даже ругала себя: выходит, с младшими она работает не в полную силу? Однажды поделилась было сомнениями с Поппи – давно, еще в самом начале их дружбы, – та вскинула брови, смешно округлила глаза и задумчиво протянула: «Знаешь, я ведь, когда насморк лечу, совсем не устаю… наверно, лечу некачественно, да?». Ох, только не думать о Поппи… Теоретический курс анимагии – Минерве всегда хотелось понять, издевались составители программы над теми несчастными, кому придется это преподавать, или всерьез полагали, что за восемь лекций можно «очертить основы методики анимагической трансформации»? А главное, зачем? Кто захочет, выучится сам, по книгам, а у большинства семикурсников подобные «основы» – без отработки заклинаний, без детального изложения рецептов необходимых зелий (и особое примечание на первой странице программы: никакой, дескать, конкретики, целью курса не является научить студентов анимагии!) – вызывают лишь вполне естественные приступы зевоты. Минерва усмехнулась, вспомнив, как на заре своей карьеры, доходя до этой темы, начинала переживать, что преподаватель из нее никудышный… Потом поняла, что проклятая «теория анимагии» – единственная провальная тема за семь лет, и успокоилась. Но в этом году творится что-то уж совсем невообразимое – как на прошлой неделе начала читать анимагию, так уже выть хочется. Такого поведения студентов ей видеть еще не приходилось, и вряд ли кто-нибудь из коллег видел – разве что Биннс. Относительно понятно с Поттером: он явно добился внимания Эванс, и учеба в его системе ценностей отошла теперь уже не на второй, а хорошо если не на двадцать второй план. Блэк, как это ни странно, производит самое… нормальное впечатление: чуть больше рассеян, чем обычно, чуть больше амплитуда раскачиваний на стуле. Чуть ярче написано на лице: «Думаю о своем, прошу не беспокоить!» Но его думы – они хоть о чем-то радостном и приятном: всякий раз, видя, как это красивое породистое лицо расплывается в блаженной улыбке, Минерва словно слышит торжествующий голос Филча: «Вы только посмотрите, что опять ваш Блэк натворил!..» Люпин. Да, Высшая Трансфигурация не для него. Второй год парень мается – надо было Минерве все-таки собраться с духом, и отговорить его! Ясно же, что одна мысль о трансформации человеческого тела вызывает у него судороги отвращения… Хотя странно: что могло задеть его в настолько отвлеченной теме, как сегодняшняя «Анимагия и магическое законодательство»? Сидел весь красный, глаз не поднимал… Нет, ничего Минерва не понимает в современной молодежи. А еще было у Минервы подозрение, что он как-то слишком близко к сердцу принял… нет, не думать об этом! Петтигрю. В самом деле, это уже начинает утомлять Минерву. Она всегда понимала, как тяжело ему приходится – полное, будем откровенны, ничтожество, оказавшееся волею Распределительной Шляпы в компании блестящих и просто способных однокурсников. Имевшее несчастье влюбиться не просто в женщину, годящуюся ему в матери, но в профессора и Декана. Она, видит Мерлин, всегда старалась быть с ним тактичной, но ее терпение тоже не безгранично. И что им всем эта теория анимагии?! Уж Петтигрю должен был бы радоваться: знай себе записывай за лектором, ничего делать самому не надо, не надо позориться перед Блэком и Поттером… Так нет, и тут ему плохо. Минерва резко встала, прошлась по учительской. Поколебалась, подавить раздражение или обернуться кошкой, да взлететь на занавеску. Решила обойтись без крайних мер – вдруг кто войдет, неловко получится: не пристало Декану Гриффиндора выпускать пар столь экзотическим способом. И еще – вот ведь гадость какая: даже на ее превращения в кошку перед классом Петтигрю теперь реагирует странно. И, кстати, если вдуматься – давно уже… да, пожалуй, с тех самых пор, как с ним, пользуясь терминологией Помоны, «что-то случилось»…Нет, миром овладело какое-то повальное безумие! Мерлин, в прошлый понедельник она начала, как всегда, с истории анимагии. Вводную лекцию слушают обычно еще с интересом – во-первых, у студентов есть надежда, что дальше их ждет нечто занимательное, во-вторых, предмет сам по себе увлекательный. Отражение сведений об анимагах в маггловской мифологии и литературе, биографии знаменитых средневековых анимагов… И в этом году семикурсники слушали с удовольствием, предсказуемо радовались возможности гордо воскликнуть: «А я в детстве про это читала!», когда Минерва начала рассказывать миф о Европе. А Петтигрю надулся, побагровел, смотрел на нее как будто ненавидящим взглядом. Чем ему не угодил, скажите на милость, древний маг, превратившийся в красавца-быка, чтобы привлечь и похитить прекрасную девушку?! Раздражение кипело в груди, душило ее. Сейчас бы выговориться – и прийти на следующий урок спокойной. Минерва вздрогнула – все-таки никуда ей не уйти от мыслей о вчерашнем визите к Поппи. Хотя с утра она заставила себя забыть об этом – на время уроков. Как она старалась развлечь Поппи, изложить историю «Влюбленный студент и лекции по анимагии» в комическом духе! Изложила. Они сидели в гостиной маленькой съемной квартирки за столом, покрытым чудовищной скатертью, пили чай из пакетиков, и Минерва чувствовала, как холодная тревога заливает душу. В чужой, так и не обжитой комнате (каждое воскресенье Минерва так надеялась на чудо, надеялась увидеть знакомый блеск глаз и вдохнуть запах свежезаваренного зеленого чая!..) было неуютно, а единственным теплым пятном ей показалась небрежно брошенная на журнальном столике под вычурным торшером рукопись. Рукопись и тяжелые очки поверх нее – островок, хранящий воспоминание о субботнем вечернем покое под желтым абажуром – странно притягивали взгляд, и Минерва попробовала издали вчитаться в текст: похоже на учебное пособие для авроров. Мельком посочувствовала бедняге-автору: судя по соотношению красных и черных чернил, после такой редактуры ему останется только переписать все сначала… если, конечно, руки не опустятся. Договаривала уже скорее машинально – лицо Поппи становилось все более и более хмурым, все с большей сосредоточенностью она наматывала на палец длинную бахрому скатерти. – Так что ты была не права: от влюбленных в нас студентов одни проблемы! – с трудом, но шутливый тон удалось выдержать до конца. – Невыносимая все-таки пошлость, – убежденно сказала Поппи после паузы, и Минерва как-то сразу поняла, что подруга имеет в виду скатерть. – А почему не поменяешь?.. – машинально спросила она, чувствуя, как противно засосало под ложечкой. Мерлин их разберет, женщин, которым не сегодня–завтра рожать, но это все-таки уже чересчур… – Не хочется. Мир определенно либо уже сошел с ума, либо движется к безумию семимильными шагами… Обожавший ее студент – самый неприятный со всего курса, – реагирующий на самые нейтральные слова самым поразительным образом, Поппи Помфри (не захотевшая – или не сумевшая – создать вокруг себя уют!), неуклюже и демонстративно меняющая тему разговора на самом безобидном месте… Скорее бы закончился этот проклятый год.
Дверь была очень холодная и неприятно шершавая на ощупь. Пальцы оставили на ней влажные, чуть поблескивающие в неверном свете луны следы – и Минерва отняла руку, еще мокрую после того, как она бросила уличную мантию на кресло, не стряхнув снег. За дверью стояла мертвая тишина. – Какое мощное заклинание… Ты ставил?.. – Нет. Она. И правда – глупый вопрос: Минерва почувствовала, что Звукоизоляционное Заклятие наложено изнутри, как только, сама не понимая, зачем, провела по двери рукой. – Твоя записка дошла сразу… но, сам понимаешь… у меня там Люпин… я не могла уйти из Школы. – Я так и понял. Думал, ты придешь после рассвета. – Я сначала собиралась… потом не выдержала, разбудила Альбуса, попросила его проследить… Он стоял у окна, так ни разу и не повернувшись к Минерве, – даже когда она вошла (впустил ее в квартиру «Алохоморой», не посмотрев, кого впускает – как же это на него непохоже!). И когда, кажется, не поздоровавшись, ответил на ее «Ну как?» отрывистым «Говорят, пока все “как по учебнику”. Видел я этот учебник». Стоял ссутулившись, тяжело опираясь руками на подоконник, и Минерве страшно было подумать, что он стоит так в темной холодной комнате уже не один час. – Она почему-то все говорила, что не хочет рожать в полнолуние. Примета, что ли, какая-то… – неожиданно сказал он после долгой паузы. – Она вообще-то несуеверна… – Я знаю. – Все будет хорошо, Аластор… – Да. Минерва сосредоточенно следила, как стекает растаявший снег с ее мантии, как темнеет, впитывая влагу, старый паркет… старалась не думать о происходящем за дверью. Неужели еще меньше суток назад она читала последнюю в этом семестре лекцию семикурсникам, и раздражение закипало в ней при каждом взгляде на Питера Петтигрю? Какая глупость, какая мелкая ерунда – она рассказывала стандартные истории-страшилки о том, как иные волшебники, решившиеся на анимагическую трансформацию ради корыстных интересов, ради покорения сердец, ради карьерного продвижения, так или иначе терпели фиаско. Петтигрю смотрел на нее почти с ненавистью… И ее это всерьез занимало?! Мерлин, как же это все незначительно и неважно… – Отчаянная вырастет девица, – Минерва понимала, что говорит ужасающую банальность, но ничего умнее как-то не придумывалось, а сказать хоть что-нибудь в эту каменно-застывшую спину казалось абсолютно необходимым, – если она будет похожа на вас обоих… А он дернулся как от удара, повернулся к ней. Сверкнули глаза, Минерва увидела рот, словно искаженный судорогой… наверно, таков он в бою, мелькнула нелепая мысль, и ноги стали как ватные. «Ты… ты думаешь, я ничего... Ты за кого ее принимаешь?» – непонятно выдохнул он, явно с трудом выталкивая слова через сведенные яростью губы, осекся, перевел дыхание, замер на миг. Минерве показалось, что в его глазах мелькнуло изумление, и лицо странно обмякло, когда он пробормотал едва слышно: – Ч-черт… не может быть… вы же подруги… я был уверен… – с видимым усилием оборвал фразу на полуслове, провел дрогнувшей рукой по лицу, добавил тверже: – Никогда я не пойму женщин. Минерва опустилась в кресло поверх мокрой мантии – ноги вдруг отказались ее держать, – хотела спросить, в чем дело, но не нашла слов… – Прости… – неожиданно и очень тихо сказал Аластор, присел на подоконник, словно у него кончились силы, добавил со странной кривой ухмылкой: – Очень надеюсь, она будет похожа на мать… Ответить Минерва не успела. Тягучий скрип двери разрезал тишину, появившаяся на пороге незнакомая женщина сказала, не обращая никакого внимания на Минерву: – Ну что, папаша, мои поздравления! Можете зайти.
VI
– Какой ужас… – Кеттлберн отложил газету. – Вы уже знаете? Минерва кивнула, чувствуя, как по спине снова пробегает дрожь. Можно сколько угодно прятаться от жизни в надежных стенах Школы – а совесть не уболтать, совесть шептала Минерве, что именно этим она и занимается – столкновения с Большим Миром заставят вспомнить, что за пределами их крошечного теплого мирка идет, кажется, уже война… И не нужно ей читать свежий выпуск «Пророка», чтобы в этом убедиться… Но думать об этом страшно, да и не думается как-то: ей стыдно, но в душе, похоже, совсем не осталось места для сопереживания незнакомым жертвам… – Говорят, авроров перевели на чрезвычайное положение… – Да уже месяц как… – вздохнула Минерва. «Чрезвычайное положение»: это не слова из передовицы «Пророка», это опухшие и покрасневшие от многодневного недосыпания глаза и глубокие, больше похожие на рубцы, морщины на грубом мужском лице… и как-то сразу делается ясно, что дело не в ночных вставаниях к ребенку... – Знаете, мне что страшно: эти люди наверняка ведь учились здесь… Причем совсем недавно – они ж явно молодые… – Какая разница, где они учились – страшно то, что они творят сейчас… – Ты возражаешь Помоне, сказала себе Минерва, в основном потому, что сердита на нее за вчерашнее, хотя виновата сама: вполне можно было просто сказать «нет». – Минерва права: мы не должны думать о таких… выродках как о наших учениках, пусть и бывших… – если тебя поддерживает Гораций, привычно подумала Минерва, значит, ты или неправа, или не сумела выразить мысль четко. – Я, вообще-то, не совсем то имела в виду… – сказала она без особого энтузиазма. – Да, мы никогда не знаем, что вырастет из наших учеников… – Филиус подошел к Кеттлберну, взял газету, развернул с тяжелым вздохом, поежился, взглянув на фотографии на первой полосе. – И, боюсь, не в наших силах что-то сделать, пока они еще учатся. – Я не понимаю, как вы можете такое говорить! – Помона явно начинала горячиться. – Мы не можем повлиять на способности и характер ученика – да, Филиус, тут я с вами согласна, – но мы обязаны учить их понимать, что такое хорошо и что такое плохо! – Мы обязаны учить их только одному: вы, Помона, Гербологии, я – Зельям. –Возможности ответить Филиусу не дали. – Все остальное не в нашей компетенции. – Но – мы тут все порядочные люди, и наш долг… ну, не знаю, как сказать… учить детей порядочности! Если я вижу юного подлеца, я что, должна спокойно учить его только Гербологии?! – Я не сомневаюсь в вашей – личной – глубокой порядочности, Помона, как и вы, надеюсь, не сомневаетесь в моей, но есть вещи, которым научить невозможно. И, более того, мы не имеем никакого права вмешиваться в становление личности. Мы не профессионалы в этом, мы можем больше навредить, чем помочь. Лучше никакого врача, чем плохой, но полный энтузиазма. – Профессор Слагхорн, ваше равнодушие меня потрясает! Минерва, ну что ты-то молчишь?! Серьезный получается разговор, и для всех полезный… и Минерве было бы что сказать, конечно… Если бы удалось отделаться от радости, слегка пугающей ее самое: Помона отвлеклась и не будет больше приставать к ней… «Я могла бы поискать специалиста… да и у нее наверняка есть знакомые… ты должна с ней поговорить, вы же близкие подруги!». Вздохнув, Минерва уже открыла рот, чтобы начать говорить – в надежде, что слова придут сами, но, к счастью, Филиус оторвался от газеты, повернулся к Помоне: – Нет, Помона, это не равнодушие. Я понимаю, что хочет сказать Гораций, и я с ним согласен. Никто из нас не может предсказать, как студент отреагирует на наши слова, которые нам могут казаться совершенно невинными и даже несущими ту пользу, о которой вы говорите. – Да, Филиус, – кивнул Кеттлберн, – Представьте себе, Помона: вы из лучших побуждений говорите студентам, что гной буботьюбера помогает от юношеских угрей, десять человек просто принимают эту информацию, а одиннадцатый идет и вешается, потому что, оказывается, он уже полгода мучается, что его девочки из-за прыщей не любят, и ему кажется, что вы его специально на посмешище выставили… Заметьте, я привел пример про то, что вы обязаны говорить по программе! А вы хотите лезть им в души сверх курса Гербологии! Минерва посмотрела ему в лицо, вяло подумала: бывает кожа и лучше, но Ирма Пинс все равно дура… – По вашему выходит, мы вовсе не имеем права их учить… Давайте пойдем дальше: вы говорите о словах, а я, может, завтра не так посмотрю на студента, а он вырастет, да и пойдет магглорожденных убивать! Или вон – Петтигрю у нас в Минерву влюблен, а она его сколько раз наказывала? – Чужая душа – потемки… – вздохнул Кеттлберн, видимо, решивший замять спор. Потемки, потемки… Ерунда все это: влюбленный Петтигрю, влюбленный Люпин (да, надо зайти в Больничное Крыло). Ох, какие потемки – что прикажете делать, если не можешь помочь лучшей подруге, потому что не понимаешь, что с ней творится? Минерва окончательно отключилась от разговора – важного, да, тысячу раз полезного и серьезного… но слишком живо было воспоминание о вчерашнем. Леденящее напряжение, волнами исходившее от Поппи – несмотря на теплый апрельский день, Минерва почувствовала озноб, едва они вошли в квартиру, – механическая скованность ее движений – даже когда она брала на руки ребенка… Дешевый халат, некрасиво облегающий расплывшееся тело. Небрежно причесанные, кажется, не безупречно чистые волосы. Минерве было больно и страшно смотреть на нее, и стыдно, что не смогла отвязаться от Помоны («Так хочу на девочку посмотреть!» – а у Минервы язык не повернулся ни соврать что-нибудь, ни отказать без объяснений). Помона, кажется, была потрясена. Светская беседа тянулась мучительно, Минерва разрывалась между осознанием необходимости свернуть разговор и распрощаться и острым желанием дать Поппи хорошую пощечину, встряхнуть ее за плечи, заорать: «Объясни ты мне, что с тобой?!». Почти уже склонилась ко второму варианту, когда в квартиру вошел Аластор – замотанный, смурной, похожий на сжатую пружину. Бегло поздоровался с гостьями, заскочил на кухню, съел там что-то, судя по звукам, прямо из кастрюли, вернулся в гостиную, встал за спиной Поппи. Она, задрав голову, посмотрела ему в глаза – Минерве показалось, что они словно сказали друг другу что-то без слов… и лицо Поппи как будто чуть оттаяло. – Опять сегодня в конторе ночую, – хрипло и бесцветно сказал он и вдруг провел рукой по ее плечу, под воротником халата, поправляя выбившуюся из прически длинную прядь. – Бедная ты моя… опять не выспишься… Минерва зачарованно смотрела на его пальцы – неровно-смуглые, узловатые до уродливости, сильные, – глупо думала, что никогда не обращала внимания, какая у Поппи потрясающе белая кожа… и была в его жесте такая нежность, что Минерву вдруг наконец отпустил озноб, и подумалось, что все будет хорошо… Но она перевела взгляд на лицо подруги… и на сердце стало еще гаже. Аластор наклонился, легко поцеловал Поппи в пробор, постоял неподвижно, дыша ей в волосы, потом резко оторвался от нее, убрал руку с ее плеча и стремительно вышел из комнаты, буркнув: «Все, пошел. Пока, девочки!»
– Господа преподаватели, я извиняюсь, но ваши детки сейчас Школу разнесут! – Минерва дернулась от неожиданности, и все разом замолчали, обернулись к двери и несколько секунд в гробовой тишине созерцали плохо скрываемое ехидство на лице Филча. Наконец Слагхорн посмотрел на часы, поднял брови с преувеличенным ужасом: – Спасибо, Аргус! Коллеги, урок уже десять минут как начался! – Ты идешь? – Помона деловито обратилась к Минерве, явно намереваясь по дороге продолжить разговор. Минерва вдруг отчетливо поняла, что завизжит, если еще раз услышит про послеродовую депрессию, которая «не должна длиться четыре месяца» (нашла тоже подкованного собеседника!), и что Поппи «надо серьезно лечиться». – А у меня окно! – сказала она не без злорадства. – Пойду в Больничное Крыло, посмотрю, как там Люпин…
VI
– Я исчезаю, – театральным шепотом заявила Поппи, поднялась и стала протискиваться между стулом Минервы и стеной, символически пригнувшись, словно обозначая таким образом, что не желает привлекать всеобщее внимание к своему уходу. Минерва подвинулась вместе со стулом, повернулась, удержала ее за руку: – Так ты сама поговоришь в Хогсмиде, или мне?.. – Не переживай, поговорю! – улыбнулась Поппи. – А то давай я… ты когда еще выберешься! Вдруг сразу найти не получится… Боковым зрением Минерва отметила, что сидевшая через стол Помона положила вилку и внимательно прислушивается к их разговору. – Ты никак на работу выходить собралась? Слушай, помнишь, пару лет назад сестра Зонко с мужем уезжали на заработки? Они же с кем-то детей оставляли... Давай, я спрошу? Поппи рассмеялась, явно польщенная. – Да не волнуйтесь вы, я уже Дамблдору обещала! Никуда теперь не денусь, – сердито дернула платье, зацепившееся за спинку стула. – Ч-черт, может, работать начну, хоть похудею… – Ты, кстати, потрясающе выглядишь… – заметила Помона. Как все-таки хорошо! Сияющие глаза лучшей подруги, вышедшей из затяжной и необъяснимой депрессии (прошло уже месяца два, но Минерва до сих пор боялась поверить в возвращение прежней, настоящей Поппи Помфри), лето, начало каникул, свалившийся с плеч груз – выпуск самого тяжелого за всю ее педагогическую карьеру курса… Глядя Поппи вслед, она вспомнила, что не спросила адрес портного. Ну и Мерлин с ним, только бы расстроилась – дело же не в портном: чтобы платье подчеркивало фигуру, надо иметь, что подчеркивать… – Как здорово, что она оклемалась, – улыбнулась Помона. – А то ерунда какая-то: девка – чудо, здоровая… мужик золотой, пылинки сдувает, на руках носит… А она как в воду опущенная… – Ты только про «на руках носит» ей не говори… – сказала Минерва, чувствуя, как лицо расплывается в блаженно-идиотской ухмылке. – Ничего, он сильный, – хихикнула Помона, серьезнее добавила: – Жаль, конечно, что они не женаты… Минерва не успела ответить, как к ним повернулся Филиус: – Интересно, Минерва, ваш Поттер с мисс Эванс сразу поженятся? Давно таких пар у нас не было на одном курсе… – А Тонкс с Андромедой? И эти… ну, помните, лет восемь назад… девочка Прюэтт и Уизли. – Кстати, Помона, вы хоть напоследок на ЖАБА поняли, один Прюэтт за двоих сдавал или нет? – Гораций улыбался в усы и отчего-то казался Минерве страшно милым. – Нет, признаться… Да ладно, они оба и ловкие и способные… Меньше б хулиганили, цены бы им не было. – Рады, что они закончили? – Какая разница – другие придут… Поздравлять надо Минерву – вот кому досталось с этим курсом так досталось. – Да уж… Но – коллеги, предлагаю попросить у Министерства нам всем какой-нибудь поощрительный приз: вы хоть понимаете, что мы сделали? Мы же Петтигрю до выпуска дотянули! За это стоит выпить! – Филиус с необыкновенной серьезностью на лице отпил глоток вина, улыбнулся Минерве. – Ой, а мне приза не достанется: я же его только до СОВ учила… А тогда он был еще ничего, старательный такой… Хотя нет, пожалуй, за второй семестр пятого курса мне тоже причитается… – Ну что ж, попросим Альбуса, пусть ходатайство напишет в Министерство… – когда Минерва МакГонагалл последний раз с таким наслаждением несла легкомысленную забавную чушь?! – Нет, коллеги – должен вас разочаровать, приз вам не дадут: милейший Петтигрю, конечно, последние годы был невыносим – не имел удовольствия его учить на ЖАБА, но много слышал от вас… Но зато как расцвели Блэк и Поттер! Вот вам и компенсация! – Ну да, конечно, Гораций, помню, – Минерва усмехнулась, – тогда же, на пятом курсе… Я по ночам просыпалась в холодном поту, мне все снилось, что они то Школу взрывают, то напускают мне полный кабинет крыс… – Представляете, Аргусу-то как грустно, что они закончили! – заговорщицким шепотом заметил Филиус, но его перебил Кеттлберн: – Чем вам не угодили крысы, Минерва? – Ну не люблю я их! Имею право?.. Я им как-то еще курсе на втором об этом сказала – к слову пришлось, – вот потом кошмары и мучили… И Минерва вдруг подумала, что все совсем не страшно – когда смотришь с расстояния, когда вспоминаешь как прошлое: и выходки Блэка кажутся невинными шалостями, не лишенными остроумия, и вервольфа, оказывается, вполне можно учить… и надутая физиономия Петтигрю, всплывшая перед глазами, вызывает лишь улыбку. И эта его влюбленность, такая детская и такая нелепая, останется предметом шуток в учительской, пока не затмит ее какой-нибудь более свежий повод посмеяться Да и сам Петтигрю скоро со смехом будет вспоминать свое чувство к прекрасной и недоступной профессору МакГонагалл, чувство, которое, тем не менее, помогло ему хотя бы в одном предмете не быть полным ничтожеством. Жаль только, «стр-рашную тайну» они так и не узнали… – Коллеги, я хотел бы поднять этот бокал… – все замолчали как по команде, услышав негромкий голос Альбуса, – за любовь. За любовь во всех ее проявлениях, помогающую нам жить и побеждать. За ту любовь, с которой вы все делаете наше общее дело. За ту любовь, которую испытывают к вам студенты. За любовь, которая поможет и нам, и нашим ученикам выстоять в войне – да, коллеги, в войне… Но жизнь продолжается вопреки войне: как мы все знаем, в ушедшем году у одного из лучших, самых неутомимых солдат этой войны родилась дочь… а разве может быть более весомое доказательство любви? Как жаль, что Поппи ушла, я так хотел потанцевать с ней… она сегодня ослепительно хороша! Простите, отвлекся… Выпьем же за любовь, коллеги и за те деяния – великие и малые, но неизбежно прекрасные, – на которые любовь толкает нас… Они всегда непредсказуемы… но всегда благотворны. Минерва улыбнулась, повертела в руке бокал. Альбуса послушать, так и от студенческой влюбленности сплошная польза… Откинулась на спинку стула, прикрыла глаза. До чего же ей хорошо…
– И ты бы видел ее... Во что превратилась, смотреть противно!.. – Да ну тебя, быть не может. Я же ее помню – красивая женщина. – Я т-тебе говорю... она вообще за собой не следит! Не могу я больше так, не могу! Иду домой, и ноги не несут! Ну вот не несут, и все! Каждый день, Аластор! Каждый. Мерлинов. День. Знаю, что сидит там... ну вот что мне делать?! – А налево не пробовал? – «Не пробовал»... Пробовал, еще как! Она все чует... все… Возвращаюсь – ведь проверил, ни духов, ни помады... галстук завязан как было... А эта смотрит с немым укором... Думает, гадина, что я от нее уйти не могу, раз такое дело! – Надеюсь, не можешь. Эй, осторожнее... – Ты прав... ты прав – я осс-сторожно... не бойся, не пролью... Ни капельки не пролью… А ты с чего это такой трезвый? Сачкуешь? – Нет – пью. – А чего тогда трезвый? – Так меня же учили специально... – Г-гады... ну гады… так напаскудить человеку... – Почему – такие навыки жизнь спасти могут. – А я говорю – гады! Как с тобой пить-то? – Кто ж тебя домой провожать будет, если я напьюсь? – Домой... Не-е, домой я не пойду – там Рем... сыночек мой единственный... мальчик мой ма-аленький... зачем мальчику видеть пьяного папочку? Мальчик испугается, плакать станет... Нее, ты меня так просто не проведешь! – Что ты мелешь… слушать тошно. – А ты меня не учи: я бы на тебя посмотрел… тебе хорошо, у тебя вон Поппи… – Делать мне больше нечего – тебя еще учить. Я говорю только, что вы с Сильвией теперь повязаны – навсегда. Или очень надолго – пока Рем не вырастет. И ты должен с этим смириться. И вести себя по-человечески. – А какого черта?! Какого черта я должен жить с женщиной, которую давно не люблю? Это унизительно в первую очередь для нее – куда лучше было бы разойтись! И не ломать комедию. – Согласен, жить с тобой для нее унизительно… Уйди от нее – но начни зарабатывать так, чтобы они не нуждались никогда и ни в чем! – А с какой это стати? Сильвия взрослая самостоятельная женщина. Если мы оба начинаем новую жизнь – почему я должен это ярмо тащить? – Ты понимаешь, что ты несешь?! А хоть себе-то сам признаешься, что это ты виноват? Или уже убедил себя?.. Да уймись ты, убери палочку… Драться я с тобой все равно не буду. – Эт-то почему еще? – Нечестно. Вдвойне нечестно – ты пьян. – Так, значит, я виноват… Она ребенка своего не уберегла, а я виноват… – Джон, лапшу на уши вешай своим бабам: я в курсе, как все было. Ты хотел быть героем – и ты нарвался. Как сопляк нарвался – и я тебе сразу сказал, что нарвешься. И объяснил, что надо делать – если по уму. Нет, тебе, придурку, геройства захотелось! И я знаю, что… что Поппи говорила с Сильвией. – А что же Сильвия не послушалась умного совета? – Тебе, дураку, слишком в рот смотрела. – А жалко, что они теперь почти не общаются… так, бывало, сядут на кухне… и давай ля-ля… да все про мужиков! Поппи бы моей мноо-го интересного рассказала… Я ее видел… в Мунго… с таким красавчиком… она там небось даром время не теряла! Эээ, ты что?.. ты же сам… нечестно! – За то, что ты сейчас сказал – было бы честно. Но я не буду. Запомни: мне она ничего не обещала. Счет, пожалуйста. Все – хватит. Пошли. – Хватит-хватит… а я, может, тут останусь ночевать. – Угу. Конечно. На радость карманникам. Сильвии проблем мало. – Эээ… ч-что это? – «Мобиликорпус» невербальный. Или мне тебя на руках нести? – Пусти! Какой я тебе… корпус? – Корпус, корпус… что, очухался, сам пойдешь? – Да… уй! Что так резко-то? Куда ты меня тащишь? – Ко мне. Сильвии сову отправлю, что ты у меня ночуешь. – Да, а Поппи твоя что скажет? Ругаться будет… Она же пьяных на дух не выносит – у человека трагедия… да где ей понять… смотреть будет… или скажет еще что-нибудь. А она ведь как скажет… – Не волнуйся – мы расстались.
* * *
– …А она заявляет: мне, дескать, двадцать пять лет, я дипломированный целитель, и поступлю так, как считаю нужным! – Но ей в самом деле двадцать пять, и она в самом деле дипломированный целитель. Думаю, очень неплохой – я помню ее ответы на ЖАБА. И, должна сказать, Армандо весьма придирчив в кадровых вопросах – вам следовало бы гордиться. – Но это же работа для старых дев! – Ну уж не так все страшно! У тех, кого принято называть старыми девами, жизнь может быть весьма и весьма… ммм… приятной. Очень рекомендую этот кекс с цукатами… здесь они изумительны. – Один положительный момент, правда, есть… Боюсь поверить, но она, кажется, на этой почве рассталась со своим кошмарным ухажером. Ужасный тип! – Альбус Дамблдор этого кошмарного типа очень хвалит. Черный чай с лимоном… и кекс. – У Альбуса Дамблдора, насколько мне известно, нет дочери, которая связалась бы с человеком, не умеющим пользоваться ножом и вилкой! – Знаете, я всегда очень уважала Альбуса – и не за то, что он продемонстрировал на ЖАБА, не за магический дар, не за… прочие таланты… да, всякое было. Он умеет увидеть в человеке главное, хорошее или плохое, то, что в нем есть… как бы люди ни старались скрыть свою сущность за… умением пользоваться ножом и вилкой. Честно сказать, миссис Помфри, если ваша дочь порвала с молодым человеком, которого хвалит Альбус… я бы на вашем месте очень огорчилась. – Мадам Марчбэнкс, я вам сейчас такое скажу... Как на духу: она во время стажировки снимала квартиру в Лондоне, и я несколько раз туда днем приезжала без предупреждения… Мне даже неловко говорить об этом… – …о том, что приезжали без предупреждения? – Ну что вы – я же мать! Ох, как бы сказать – у меня сложилось впечатление… что она там не жила! – Не вижу ничего страшного в том, что молодая женщина проводит много времени у своего… ммм… жениха. – Не пугайте меня, мадам Марчбэнкс! Да, моей дочери изменил вкус и здравый смысл, но все же не до такой степени! – Я мало знаю Поппи, но судя по вашим рассказам, она исключительно здравомыслящая девочка. И если она что-то нашла в этом человеке… – …вы заставляете меня краснеть! Мерлин мой, я ее однажды спросила, что она в нем нашла… Мне воспитание не позволяет повторить ее ответ! – Я рада за нее, если ей воспитание не мешает признавать важность этой стороны жизни! – Ох, мадам Марчбэнкс, что вы такое говорите! И ведь они уже расставались – я нарадоваться не могла. А потом в Мунго за ней ухаживал один целитель – такой солидный, воспитанный. Я так надеялась!.. А она взяла и снова сошлась с этим солдафоном. Приворожил он ее, не иначе… а и в самом деле – кто знает, чему их там учат! И ведь надо же – приличнейшая компания, я была совершенно спокойна! А теперь… Джон, ее однокурсник – такой положительный юноша, а женился на какой-то вертихвостке, и вы видите, чем дело кончилось… – Насколько я в курсе той истории, Сильвия Люпин ни в чем не виновата… – Она мать – она в ответе за своего ребенка! Я говорила Поппи, что ничем хорошим этот брак не кончится! А ведь в школе она Джону так нравилась – стоило только чуть-чуть постараться… – Стоило ли?.. – Конечно – у нее была бы нормальная семья, и сейчас она не собиралась бы работать в закрытой школе! И этот… на расстояние Авады к ней не подошел бы… – Этот – подошел бы. – Вы только подумайте, что он ей сказал! Она мне не рассказывала подробностей, но я так поняла – он, видите ли, обиделся, что она согласилась на работу далеко от Лондона! Конечно, каждый хотел бы иметь такую жену, как моя Поппи! – Миссис Помфри, вы так увлеклись, что начали себе противоречить! Не волнуйтесь – я более чем уверена, что все у Поппи сложится хорошо… – …ваши бы слова… – …а насчет Аластора вы не переживайте – Поппи его обязательно научит пользоваться ножом и вилкой!
* * *
Любопытно, как положено приличным дамам вести себя в ситуации «случайная встреча на улице с бывшим любовником»? С бывшим-бывшим-бывшим, таким окончательно бывшим, так прочно забытым и так тщательно вычеркнутым из жизни… что во рту сразу пересохло, и при первом же взгляде – глаза в глаза – все слова куда-то ушли. А и в самом деле – не прикупить ли на обратном пути парочку дамских журналов? Она вслух рассмеялась и потерлась щекой о его плечо. Он повернулся на бок, сгреб ее в охапку, прижал к себе – надо же, а этот его жест она забыла, несмотря на все сны, за которые так себя ругала! И всегдашнее свое удивление забыла: такая силища в руках, а ведь ни разу не сделал ей больно… И чуть напряженные мускулы – всегда. Всегда, даже сейчас, хотя – и за это она готова ручаться! – сейчас он вымотан до предела. Фыркнула беззвучно, задохнулась, закашлялась – губы и нос упирались ему в грудь, – вспомнив, как поначалу обижалась на эту его вечную настороженность, как переживала, что даже после – а то и во время! – любви с ней он никогда не расслабляется полностью. Какие же мы оба неправильные, думала она, сплетаясь с ним ногами, и как же это здорово! Как здорово, что мы не стали благовоспитанно плести друг другу небылицы о счастливой постразрывной жизни… Она бы расхохоталась, если бы лицо не было расплющено об него – и его сердце бухало ровнехонько ей в правый глаз – расхохоталась бы от воспоминания о своем почти-светском вопросе, торопится ли он, и о его восхитительном ответе: «Тороплюсь. Но час у меня есть». Наверно, надо бы его растолкать – ей-то все равно, Диппет отпустил ее до вечера, аппарировать в Хогсмид до темноты она сто раз успеет – а у него вроде дела какие-то… спихнуть с кровати, заставить одеться… И, – Мерлин, Мерлин мой, как здорово! – будничным тоном договариваясь о следующей встрече, ловить теплый смеющийся взгляд, знать, что слова не нужны, что все понятно, решено и утверждено на многие и многие годы вперед… Да, надо его поднимать – а то вот уже и сопеть начал… Да, надо – еще только пару секунд полежать, подышать его запахом…
II
– Доедать не будешь? – Нет – неохота. – А кто в магазине мёл все подряд? Давай я доем. – Голодная была. А сейчас как-то… Лови! – А по-моему, очень вкусно вышло… Эй, не могла лучше прицелиться?! Мне тебя простейшим заклинаниям учить?! – Прости – что-то я какая-то… оставь, я кресло потом почищу. Две тарелки у тебя на коленях не поместятся, и не пытайся. – А я свою уберу! Вингардиум Левиоса… учись, пока я жив! А правда, так уютней, чем за столом? Молодцы мы с тобой, что в ресторан не пошли. Акцио пиво! Не, зря ты отказалась… соус отличный… – Отличный… одни калории. Как раз для меня: и так уже скоро зад не в каждое кресло влезать будет… – Тем хуже для них. – Для кого? – Для кресел. А лишние калории я, вообще-то, рассчитываю в самое ближайшее время сжечь… Надеюсь, наши планы совпадают?.. – «Самое ближайшее» сказать нельзя… – Вот ведь понабралась от своих училок! Пива еще хочешь? – Не знаю… не знаю. Прости – я что-то совсем расклеилась. – Поппи… ну что ты… Перестань ты психовать на ровном месте! – Аластор… а ты когда-нибудь видел?.. – Да. – Расскажи. – Поппи, зачем? Ну, видел я трансформацию вервольфов. Но ведь у меня была… ммм… другая задача. – Убить? – Нет, Поппи, я их никогда не убивал. Двоих арестовал, один – был грех – ушел… Но тебе-то что толку… Это были взрослые осо… люди, агрессивные, готовые – и хотевшие – напасть… А у тебя – пацан одиннадцати лет. Перестань трястись, правда! – Я же не потому трясусь, что он на меня напасть может! Мне его жалко, а смогу ли я помочь… я же совершенно не представляю, как это! – Нет, это не дело! Бояться ты его не должна, все верно, но бдительность терять тоже недопустимо. Ты не должна расслабляться – если ты от жалости к нему там задержишься на лишнюю минуту…. Значит, так… – Меня уже проинструктировали. – Дамблдор? – Нет – он вообще об этом старается не говорить. Сделал доброе дело, а отдуваться другим. – Тогда забудь, что тебе сказали. Этот недоумок, которого у вас на ЗОТС взяли… С Сильвией говорила? – Да – сегодня как раз, прежде чем к тебе пошла. Меня же Дамблдор под это дело и отпустил. Знаешь, она, по-моему, хотела от меня отвязаться поскорее. Так, в двух словах рассказала… мне кажется, она совсем вразнос пошла – у нее взгляд стал какой-то блядовитый… – Хорошо бы она нашла кого-нибудь поприличнее… интересная ведь женщина! – Судя по ее виду, найдет она только проблемы… Что ты начал говорить? – Так. Вечером ты его провожаешь до Хижины – и не вздумай там оставаться, ждать трансформации. И выходите с запасом – я тебя очень прошу. Пусть он лучше один побудет лишние десять минут… – Аластор, ты бы его видел – он и так весь замученный и несчастный… а уж какой он перед превращением… страшно подумать! Как я его оставлю одного?! – Поппи, ты врач. Помочь ты ему все равно ничем не поможешь, а вот в какой момент он станет опасен, с непривычки можешь и не понять. Утром – можешь ждать рассвета у Ивы, но не входи раньше времени. Обещай мне. – Да, постараюсь. – Ч-черт… Послезавтра, да?.. Хочешь, я попробую поменяться дежурством, приеду к тебе? – Ну что ты… спасибо, я сама справлюсь. Только боюсь ужасно – что я там увижу, когда утром войду? – Ты увидишь ребенка, которому будет очень плохо. И ты будешь делать то, что привыкла, что умеешь… И все. Это твоя работа – а в работе тебе равных нет. Не только в работе, конечно… но это Люпина не касается. – Ты мне грубо льстишь. – Нет, девочка моя. Больше тебя Люпину не поможет никто. И не бери в голову – сама увидишь, что это просто работа. – Спасибо. Слушай… Там вроде еще оставалось мясо?.. – Угу – полно. Ты же полмагазина скупила – мне теперь на месяц хватит! Принести тебе? – Дай подумать… Акцио пиво! Или, может, потом?.. – Успокоилась? – Почти. – Почти, говоришь… нехорошо… надо бы полностью… ничего-ничего, это мы сейчас исправим… иди-ка сюда! – Эээ… ты что делаешь?! У тебя же все руки в соусе!
* * *
– На тебя холодно смотреть… ты не замерзла? – Замерзла. – Надела бы что-нибудь потеплее. – Вставать неохота – я тут так удобно устроилась. – А тебя в школе не учили такому заклинанию… – А я палочку на кухне оставила. – С ума сошла! Как можно – в такое время! А нападут на квартиру… – …и какой от меня будет толк? Я рассчитываю, что ты меня защитишь… – Ну что ты как маленькая… Лет тебе сколько? – Много. Отстань. – Что значит «отстань», если ты ведешь себя как… Да сиди уж, принесу я тебе все! Кофту? – Лучше плед из спальни… – Акцио плед… Давай я тебя закрою… так хорошо? – Угу. Спасибо. – Еще чего-нибудь хочешь, пока я добрый? – Хочу. Спать. – Так шла бы ложиться – уже почти полночь. – Так это ж вставать надо… идти… не, я тут спать буду… локоть свой костистый только убери. Вот хорошо – так и буду спать. – Ну да – а я? Здесь мы с тобой вдвоем… втроем не поместимся. Ты хочешь, чтобы я до утра на подлокотнике просидел? – А ты иди в спальню – только подожди, пока я засну. – Так мы не договаривались – мне без тебя одиноко будет. И должен заметить, твоя голова лежит на моей ноге. – Прекрати – щекотно же! Столько лет спал без меня… – …а теперь вот избаловался. К хорошему, знаешь ли, быстро привыкаешь. В спальне холодно, а ты теплая, мягкая… – …необъятная… – Очень даже… объятная. Если умеючи. Давай, вставай – и марш спать! – Вот ведь прицепился… – Ну что ж… ты упрямая, конечно. А если вот так? – Ты что?! Пусти немедленно… дурак чертов, ты знаешь, сколько во мне веса?! – Точно не скажу – но немало. – Надорвешься… сумасшедший на мою голову… за что мне это?! – Надорвусь – меня комиссуют – найду работу поспокойнее. – Могу себе это представить. Ну дурак… – Дурак я был бы, если бы позволил тебе прогнать меня… распоследний был бы идиот… – Идиот и есть… Хоть бы магией… – Кто же женщин на руках носит «Мобиликорпусом»? Как вы неромантичны, мадам Помфри! – Что ты делаешь? Ты бы еще в сапогах под одеяло вперся, романтик. Говорила мне мама не связываться с солдафоном! – Надеюсь, наша дочь будет столь же внимательна к твоим советам. – Надеюсь, я вовсе не буду давать ей подобных советов. Спасибо, Аластор. – Ты не должна меня благодарить. А мне до сих пор стыдно вспомнить, что я тебе наговорил… – Ты имел полное право наговорить мне гораздо больше. – Мне не нравится, что ты чувствуешь себя виноватой – твои перепады настроения ведь из-за этого? – Психолог из тебя никакой… и вообще, я сплю. – Спи… спи. Я тебе только еще одно хочу сказать: знаешь, я не уверен, что из меня получится хороший отец… и я не хочу, чтобы ты думала, это из-за… просто я такой… – Я тебя достаточно хорошо знаю. Ногу с меня убери – Мерлин, ты же в этих штанах с улицы пришел… горе ты мое. – Слушаюсь. Спи. – Сплю… – Я тебя люблю – не помню, я тебе говорил об этом? – Ммм?.. – Спи.
* * *
Он не мог надышаться. Понимал, что надо подняться с колен – или хотя бы поднять голову, что-то сказать. Понимал, что от него ждут – не она, нет, ждет чужая женщина, которая могла бы и выйти… – какой-то реакции, каких-то слов, восторгов, наверно, – понимал, что просто обязан заставить себя выговорить какие-то приличествующие случаю фразы… но не мог. Встать, посмотреть, рассмотреть, сделать лицо, восхититься, умилиться – что там еще ему положено делать по извечному сценарию?! Или согласно этому неведомому ритуалу – черт, вот уж никак не предполагал на пятом десятке… – он и вовсе не имел права с порога, с первого шага в спальню обрушиться на колени у изголовья, не замечая ничего и никого вокруг, зарыться лицом в ее плечо и дышать, дышать, дышать ее запахом? Спиной он чувствовал взгляд врачихи – есть у него еще пара секунд, пара вдохов, или уже надо вставать и играть роль? – а вот и неуверенные шаги у двери: Минерва не выдержала, подруга лучшая, ее можно понять, но... Мерлин, шаг назад – и они обе оказались бы в гостиной! Оставили бы их вдвоем – вдво-ем – на несколько мгновений. Ну, еще один вдох – как же он боялся, как – он – боялся, что этого запаха не будет больше никогда! Тренированные рефлексы – мгновенные команды от мозга к телу – ослабить хватку – он, наверно, делает ей больно, так стискивая горячие влажные пальцы… Тренированное тело – только ведь, если попробовать встать, ноги могут и не удержать его, впервые в жизни придавленного страхом. Пережитым страхом. Он готов – сейчас, еще один вдох, и будет готов! – к своей новой роли, и сиюминутной – для Минервы, которая, оказывается, ничего не знает, и для чужой тетки, взглядом сверлившей спину – и пожизненной… А ей… ей он все равно не сможет сказать все словами, нет таких слов у него… А очень может быть, и вовсе нет. Но он знает, что она поймет. И не нужны ей слова. Лбом он уткнулся ей в шею, губами сильнее вжимаясь в плечо – и губы нелепо скользили по коже, соленой и мокрой не то от ее пота, не то от его слез.
– Привет… ну как ты? – Тебя вот увидел – и отлично! Иди ко мне… – Ой, пусти – спина… – Прости. – Мне ж так не согнуться! Вот начнешь вставать – тогда и лезь целоваться! – Неплохой стимул… это надо обдумать! – Я тут тебе принесла… – …спасибо. Поппи, я сегодня такое слышал… Две сестрички говорили, думали, я сплю… Это правда? – …запоминай: в этом термосе… – …нет, красавица моя, посмотри-ка на меня! Это правда? – Да! Да, да, да – дала я ему по морде! Что мне теперь, до конца дней краснеть?! Эй, ты что смеешься? – Да лестно, знаешь ли! – Лестно ему… Я чуть со стыда не померла, когда в себя пришла! Нет, ну правда: представь, меня вызывают, говорят про тебя всякие ужасы, в палату не пускают, ни на один вопрос внятно ответить не могут – стажеры, чтоб им! Я вообще уже не в уме, не знаю, что и подумать… И тут входит Сметвик и с такой гаденькой улыбочкой говорит, что… извини, не хочу повторять! – Нет уж, сказала «А»… Мне же интересно! – …что если Грюм и дальше будет терять части тела с такой регулярностью, то вам, милая Поппи, скоро придется подыскивать другого…Ну вот я и… – Ну я с ним еще поговорю… Вот только встану… Да и так могу – от него мокрого места не останется! – Аластор, я тебя прошу – что на дураков внимание обращать! Да и я тоже хороша, конечно! Давай замнем, а?.. – Давай. Только ты мне вот что скажи: у тебя по молодости был какой-то из Мунго… это Сметвик? – Помнишь анекдот – «не могу забыть, что не девицей взял!»? И потом, ты мне льстишь – Сметвик лет на десять меня моложе! – Кто бы мог подумать! Поппи, а о главном ты молчишь… – Смотри лучше: не перепутай, в этом термосе… – Поппи, я… я должен извиниться… вчера… ты думаешь, я не помню… – Аластор, пожалуйста! Я не хочу об этом говорить! – Я ничего не мог с собой поделать! Они меня чем-то опоили – я не мог замолчать! Поппи, я же все помню, что говорил… Пожалуйста, не обижайся… – Какое я имею право обижаться?! Я знаю прекрасно, что тебя это до сих пор мучает. Я… ч-черт… как бы сказать... Мне не стыдно, что так случилось. Я не жалею. Мне больно, что я причинила боль тебе. – Поппи, я… я очень люблю Джудит. Сам не понимаю, откуда это вылезло! Это как-то… недостойно, что ли… но я все время ловлю себя на мысли… хорошо, что она так похожа на тебя. А если бы она была похожа на… него – я бы ее меньше любил? А вдруг я бы… узнал? Поппи, это свинство, понимаю… – Да естественно это, Аластор. Знал бы ты, как я рада, что она не унаследовала ничего от биологического отца! И давай… давай жить тем, что есть! Как и жили все эти годы. Честное слово, мне это все слишком тяжело далось! – Поппи, если меня на том свете спросят, за что мне стыдно… я отвечу, что однажды наорал на беременную женщину. Наорал на женщину, которая… которую… – Тихо, тихо. Ты любишь Джудит. Ты оказался отличным отцом – если честно, гораздо лучше, чем я думала! И тогда… если бы тебя со мной не было… я бы с ума сошла. Но – прости, Аластор! – на твой вопрос я никогда не отвечу. – Я постараюсь больше не спрашивать. Хотя бы до следующего ранения. – Спасибо, что предупредил! Раз уж мы об этом заговорили: все, что я сказала тебе тогда, остается в силе. Я не общаюсь с… этим человеком. Он ничего не знает о Джудит – то есть он знает, что у нас с тобой есть дочь. И все. – Поппи… даже если меня опять чем-нибудь накачают… и я спрошу – пожалуйста, не отвечай! Я, наверно, не хочу знать – вдруг мы с ним… окажемся рядом в бою! – Не бойся – не отвечу. Аластор, давай закроем тему – тебе нужен покой. Не будем давать Сметвику повод… – Сметвику повод?! Нет уж – мы ему, наоборот, покажем, что ты на меня воздействуешь лучше, чем все его зелья и примочки! Пусть подохнет от зависти! – От зависти ко мне? Профессиональной? – Нет, милая моя, от мужской – ко мне. Что-то ты такое интересное говорила… Что будет, если я встану? Дай-ка мне руку…
* * *
– Кто здесь?! Выходи! – Да я это, я – уймись! Я же предупреждала, что приду! Однажды ты меня жахнешь Авадой… – Привет… не бойся – ты же знаешь, я Авадой не пользуюсь… – Успокоил. Моим старым костям и хорошего Ступефая хватит. Чтоб я еще раз вошла в твой дом, когда тебя нет… – Ну-ну, успокойся! Что-нибудь случилось? – Нет, все в порядке. Извини, просто устала… Целый день по такой жаре таскалась! – Бедная моя… Ничего себе – я не ошибся дверью?! Моя ли это квартира?! – Да, я тут немножко разгребла… Только ты сам вытащи – под шкафом залежи барахла… я побоялась сунуться, там то ли боггарт, то ли другая какая тварь. Шипит так противно… Разберись – а я потом постираю. – Спасибо… Пообедаем – и займусь. Ты ведь не торопишься? – Нет, я все сделала, зачем приезжала… Три аптеки обошла – зато все заказала, что нужно. Хорошо еще, ингредиенты для Волчьего Зелья Снейп мне искать не доверил… Хоть какой-то от него толк. – А зачем вам Волчье Зелье?! – Так ведь у нас Директор – гений кадровой политики! Ты не знал? Люпина на ЗОТС пригласил. – А что – хорошее решение! – Да, уж точно лучше, чем этот… впрочем, о нем уже, в сущности, aut bene aut nihil. Только вот… а, ладно. Короче, покончила с аптеками, хотела зайти к Джудит – но ее дома не было. Сунула в дверь записку, может, объявится, пока я еще в Лондоне. – Так они, наверно, празднуют – Нимфадора сегодня утром последний экзамен сдала… Знаешь, меня позвали в комиссию, я был приятно удивлен – очень, очень неплохо! – Ну ладно, пускай молодежь развлекается… С ума сойти – как время летит… Через год получат дипломы… Пошли на кухню. – Мерлин мой, когда ты успела столько наготовить?! – Да чего там… Разогревай, а я пойду, пожалуй, душ приму пока – не могу, помираю от духоты. – Так сразу надо было… там даже полотенце чистое есть! – А я побоялась – мало ли что там у тебя заколдовано… Помню твое охранное заклинание от проникновения врагов через канализацию. А уж сейчас, когда Блэк сбежал… Нет-нет, в этой кастрюле – тебе на потом. Вон ту сковородку ставь… – Эх, говорила мне мама: женился бы ты, сынок! – И что же помешало? – Да кто ж со мной уживется… А пахнет-то как… – Так-таки никто? – Есть кое-кто на примете, конечно. Готовит – пальчики оближешь! Жду вот, когда ей работать надоест… – …и она превратится в скучную толстую клушу-домохозяйку. Перестань хватать, подожди, пока разогреется! Ладно, покажи мне, что там в ванной у тебя. Акцио чистое полотенце… Ну и где? А говорил, есть… – Ну… у тебя слишком высокие требования! – Клуша-домохозяйка тебе бы явно не помешала. – Никаких клуш! Единственная женщина, которая мне нужна… – Так что с заклинаниями? – Да нет тут никаких заклинаний! – Тогда, может, выйдешь?.. – Зачем? Мне и здесь неплохо… – Аластор… прекрати – я вся пыльная и потная… самой противно! – Ничего подобного… – Я зачем мясо жарила?! Там же все сгорит!
* * *
А самое забавное, что он никогда не повторяется… Сколько уже лет? Тридцать? Тридцать пять? Она прищурилась, вспоминая. По крайней мере, дерево за окном, тень от которого сейчас так вольготно расползлась по всему потолку – надо же, никогда не обращала внимания, что потолок в этой комнате требует побелки! – выросло на ее памяти. В молодые годы у них была почти игра: загадать, договорившись о встрече, будет ли сегодняшняя сальная шуточка старого похабника пригодна для пересказа Минерве... или уже совсем за гранью. Улыбнулась в темноту, живо вспомнив, с каким азартом, чуть ли не пихая друг друга локтем в бок, ждали они приветственную реплику. Впрочем, конечно, не в пикантных словечках было дело… молодые были, вот и все. Хотя и сейчас, наверно, они бы расстроились, встреть их однажды Аберфорт молча или вежливо. Не заснуть. Все-таки нет у них привычки спать вместе всю ночь… Напрасно, наверно, – сколько им еще осталось… полноценной жизни? А что потом? Встречаться за чашечкой кофе? С другой стороны, Дамблдор и Минерва… кстати – вот дура! – могла же у Минервы спросить, зачем Директору Школы старый аврор! Но Дамблдор в некотором роде уникум, что на него равняться… Черт, оказывается, она никогда не думала, что будет с их отношениями – увы, уже пора подумать! – в старости. Наверно, он был прав, когда, выйдя сам в отставку, закидывал удочку на тему, не бросит ли она работу в Школе, чтобы жить вместе. Тот год, когда родилась Джудит, не в счет – слишком уж не в себе она была тогда… ей было не до бытовых взаимных притирок с почти-мужем. Она поерзала, пытаясь как-то пристроиться, чтобы его голова не так сильно давила на плечо. Почему никак не заснуть? Чужое тело рядом? Да какое же, к черту, чужое – родное, знакомое и любимое. Про его тело она знает все, и почти все – про него. Может, и ничего – и они смогут как-то приспособиться? В конце концов, они близки друг другу так, как только могут быть близки два человека… И с чего ее вдруг одолели эти нелепые мысли? Или это из-за Джудит: ее отъезд на стажировку постепенно из отдаленных планов «может-быть-если-получится-как-бы-не-сглазить» приобретает самые что ни на есть реальные очертания – «сто-раз-проверь-документы-и-купи-ради-Мерлина-приличное-платье»... За ужином, после разговора о сборах дочери, они в очередной раз обсудили не укладывающуюся в голове историю про Блэка и Петтигрю, и он смотрел на нее хмуро, качал головой, говорил, что душа у него не на месте, пока она работает так далеко от него и так близко к эпицентру непонятных и не внушающих оптимизма событий. Она перевела разговор на предстоящую утреннюю встречу с Дамблдором, ради которой он и приехал в Хогсмид. Лениво и рассеянно погадали, что вдруг понадобилось от него Директору. А может, стоит подумать?.. Найти какую-нибудь – с неполной занятостью и с меньшей ответственностью – работенку в Лондоне… Вот ведь чушь какая лезет в голову… главное, совершенно не с чего – когда они наконец отвлеклись от неприятных разговоров, все было очень и очень… на высоте. Усмехнулась, повернулась на бок лицом к нему – он пробормотал ей в шею неразборчивое, не открывая глаз, ты-чего-не-спишь-болит-что-нибудь-спи-хорошая-моя, обнял ее. Она поцеловала его в волосы… совсем уже седой, надо же… Ничего, все будет хорошо – да и разве можно вообще просчитать, что будет?! Надо все-таки заснуть: утро вечера мудренее. Интересно, что хочет от него Дамблдор?
IV
– Минерва, уверяю вас – он же умный и опытный человек, он все правильно понял! – При всем моем уважении к нему, при всем, что нас с ним связывает лично – я не могу не видеть, что его осторожность и подозрительность… почти выходят за рамки нормы! И вы – простите, буду откровенна! – вы подлили масла в огонь, заронили ему в голову эту мысль – он теперь Мерлин знает что вокруг этого напридумывает! – Минерва… Боюсь даже пытаться представить себе состояние Поппи, если вы после пяти минут разговора с ней так кидаетесь на меня! Досадно: я как раз хотел зайти в Больничное Крыло – что-то коленка разнылась… Видно, придется перетерпеть, не стоит пока попадаться ей на глаза. – Альбус, вы знаете, что Поппи не склонна мешать личное с рабочим. Да, она расстроена… обижена… взбешена. Но, не сомневаюсь, вы можете безбоязненно обратиться к ней за мазью для вашего колена. – Ах, Минерва, дорогая, хотел бы я знать – с таким ли пылом вы бросились бы защищать меня? Да, женская дружба для меня – тайна, к которой я отношусь с трепетом. Но, боюсь, вы не вполне верно интерпретируете поведение вашей лучшей подруги… Я слышал, ваша крестница завтра отбывает в дальние края? Поппи – прекрасная мать. Иногда даже слишком. Я уверен, она взвинчена именно из-за предстоящей разлуки. – Тем более, Альбус, – она будет тосковать по Джудит… и присутствие в Школе близкого человека – любимого человека! – ей сейчас было бы очень кстати. Я так радовалась за нее, когда вы мне сказали о вашем решении! Даже несмотря на то, что – вам известно мое мнение! – хорошо преподавать он вряд ли сможет! Но я видела, как тяжело Поппи – у Джудит уже все документы на стажировку были готовы… И не говорите мне, что это непрофессионально, сама знаю! – Но кто же запрещает им… эээ… общаться? Ну… здороваться там, беседовать… о студентах, о Турнире… Я же не прошу их делать вид, что они вовсе не знакомы! – Вы знаете этого человека – сколько лет? Вы для него один из немногих – очень немногих – авторитетов. Вам достаточно вскользь бросить ему, что из соображений бдительности – Бдительности! – не следует целоваться с Поппи в Большом Зале во время ужина, – и он решит на всякий случай перестать с ней здороваться! – Минерва, дорогая, вы преувеличиваете! Я всего лишь сказал Аластору, что не стоит афишировать их… ммм… особые отношения с Поппи. – Альбус, какие «особые отношения» – они почти муж и жена! Они вместе уже лет сорок, у них взрослая дочь! – Почти, Минерва, в том-то и дело, что почти… Нам предстоит тяжелый год… Журналисты, опять же… Рита Скитер… Рита Скитер, Минерва! Аластор – личность слишком… неординарная, привлекает внимание. Пусть воздержатся от близкого общения хотя бы пару месяцев! Зачем нам лишние разговоры, сплетни, ажиотаж?.. – Альбус, а вы не думаете, что Аластор может и отказаться от должности? Вы готовы сейчас – за две недели до первого сентября, при нашей загрузке с Турниром – искать нового человека? – Минерва, дорогая… я не первый год Директор. Аластор уже подписал контракт – вчера. Он человек порядочный и ответственный. – Мерлин мой… это просто цинично. – Минерва, благодаря вам я на старости лет открываю для себя все новые и новые грани женской натуры! Никогда бы не подумал, что для дам вашего с Поппи возраста это все так важно! – Вы… – Минерва, что с вами? – …вы, кажется, хотели мне что-то сказать по поводу последнего письма Каркарова, Директор?
* * *
– Вот и бродит ночами – ну чисто привидение! Конечно, бесится – краля рядом, а не тронь! – И правильно – нечего Школу в бордель превращать. – Э… ну… мы-то с тобой ведь… – Мы – совсем другое дело! А таким как они только волю дай… Дамблдор прав, что запретил. Я еще тогда, как Спраут мне рассказала, говорю, правильно все, а то будут тут лизаться на глазах у студентов. Этой малоинтеллигентной публике никакие правила не писаны! А она: ты что, у них старый роман… жалко их. Жалко! А стали бы при детях тискаться – детей не жалко?! – Ну не знаю… тебе видней, конечно, ты вон сколько книжек прочитала… По мне так, детей, если кто что не то увидит, пороть – да и дело с концом! Нечего подсматривать! – А может, он ее наконец бросил?.. Прозрел и понял, с кем связался? – С кем?.. – С кем-с кем… не видишь, что ли? Мне что, открытым текстом сказать, кто она есть? Хотя ты сам на ее прелести облизывался, как же, помню… вам же всем лишь бы телеса пообъемистее… Корова! – Да ладно тебе… ничего я не облизывался… – Как же, как же… А я всегда говорила – рано или поздно, но от наказания никуда не деться. Вот она и получила по заслугам – говорю тебе, бросил он ее! Им же Дамблдор запретил – Спраут сказала – только первое время близко общаться… а он с ней до сих пор едва здоровается! Понял, наконец, кто есть кто! Оглядится теперь вокруг, увидит, что не перевелись еще приличные женщины! Он – мужчина нестарый, интересный, найдет себе порядочную, культурную… – Уж не тебя ли?.. – Ну, меня не меня… приличную женщину! – А чего ты думаешь, что она неприличная? – Тебе ее бюст совсем мозги затуманил? Ребеночка она от кого прижила? – А не от Грюма?! – От Грюма, да… Почему он тогда на ней не женился?! Это ведь стыдобища какая – Джудит Помфри! Помфри! – Не, быть не может… путаешь ты что-то! Он бы ее прибил на месте – ты ж видишь, какой бешеный! – Так ведь я тебе говорю – порядочный мужчина! Забеременела неизвестно от кого – мерзость-то какая, ведь наверняка от кого-то здесь, в Школе… Он простить – простил… а жениться после такого солидный мужчина разве станет? – Ну не знаю… уж прямо так в Школе… – Другая бы от позора глаз не смела поднять, а этой хоть бы что! И девица такая же – и ведь как специально издевалась, не вылезала из библиотеки… Мне на нее даже смотреть было неловко! Что сама девица, что подружка ее, как зайдет, бывало… то полку обрушит, то смеются на весь зал, как умалишенные. – Ох, не напоминай ты мне про эту красноволосую… я ж не засну! И без того давление скачет… – Говорят, красотка сейчас где-то заграницей… Хвалят ее, специалист, изволите видеть, хороший! Конечно – молодая девица с такой попой… да если еще моральные принципы от мамы унаследовала… Можно себе представить! Нет, все справедливо – дочка любимая хвостом махнула, да уехала… любовник бросил. – Зря ты так, все-таки… – Ну хорошо, пусть она будет чудом добродетели, мне все равно. Давай, иди, утешь ее! Знаешь же, тебе там все равно ничего не обломится. – Охо-хо-хо… Давай лучше спать – утро уже почти…
* * *
На работе она всегда носит платья с воротником под горло. Он совсем про это забыл. Может он побыть… просто человеком?! Мужчиной… Нет, какое там, – не мужчиной, а измученным до последней крайности телом. Живой тварью, наконец дорвавшейся до пристанища, о котором мечтал так долго – признайся же себе, что мечтал об этой минуте… не меньше, чем о разоблачении мерзавца, о провале его планов, о том, чтобы он наконец прокололся на чем-нибудь. Несколько мгновений простительной слабости – простительной, черт подери все на свете! – потом он будет ругать себя за это. Или не будет – ему есть за что себя ругать… теперь уже до самой смерти. За первое в жизни поражение – в собственном доме, в схватке с двумя ничтожествами, стыд-то какой! – и за чудовищные последствия этого поражения. Но пока… Глупость какая – да, это от слабости, конечно, от обычной физической истощенности… скоро пройдет, и навалятся мысли посерьезнее – он почти готов расплакаться. Потому что на ней платье с высоким воротником. А он все это время вспоминал… Тот год, что они прожили вместе… почти семьей. Тот год, когда родилась Джудит. Тяжелый, странный год. Ее непонятная депрессия, его бессилие и неспособность помочь – что он понимает в беременных и кормящих?! Счастье, накрывшее его с головой, – а ведь уже была война… – когда она внезапно пришла в себя. У нее была тогда трикотажная домашняя кофта – какая-то светлая, кажется, бежевая, растянутая, бесформенная, застиранная – с глубоким вырезом, с мелкими пуговицами, пластмассовыми, белыми, с дурацким вдавленным геометрическим рисунком… Смешной почти-семейный ритуал: после работы – когда удавалось прийти вечером, а не глубокой ночью – на диване с газетой – она уютно пристраивалась рядом – он тянулся расстегнуть верхнюю пуговицу. Она забавно сердилась, иногда всерьез, иногда притворно, чего-ты-там-не-видел… Да все видел… Оказывается, он до сих пор так остро помнит ощущение тонкой, чуть нагретой ее телом мягкой ткани под пальцами. Почему он бредил этой пуговицей?! Этот год они могли прожить почти так же… Только лучше. У нее сильные теплые руки… хорошо бы сейчас заснуть – прямо так, полусидя! – в ее объятиях. Ничего не изменить, ничего не исправить, случилось то, что случилось – это он понял. Бедняга Поттер спит за ширмой – как же он виноват перед пацаном! Но сейчас нет сил об этом думать, да и с теми сведениями, которыми он располагает, много не надумаешь… Правду говорят – возможности человеческого организма практически неисчерпаемы: никак не ожидал, что сможет воспринимать информацию… Обрывки информации – полной картины случившегося он для себя еще не составил. Но даже на эти обрывки, кажется, ушли последние, резервные силы – спать, все завтра, завтра… Завтра, возможно, он встанет… и скотине мало не покажется. Завтра объясняться с Дамблдором. Наверно, не стоит говорить ему, как он – в редкие минуты просветления – разрывался между постыдной радостью, что самозванцу запрещено… черт, даже думать об этом было больно! – и досадой: Поппи сразу все поняла бы, подняла бы тревогу. Спать, спать… Чуть шершавая ткань ее платья под щекой, учащенный пульс, руки, обнявшие его, пальцы, успокаивающе поглаживающие сзади шею… Спать. Все завтра. А сейчас он – просто оболочка. Комплект – и то неполный! – костей и почти атрофированных мышц, некое подобие человеческого существа, отчего-то имеющее наглость дышать и что-то чувствовать… Или все-таки мужчина? Возможности человеческого организма поистине безграничны.
V
– Поппи, вы не забыли мою просьбу?.. – Разумеется, нет! Пойдемте сейчас, или зайдите позже – как вам удобнее. – Лучше, пожалуй, сейчас – пока коллеги не накинулись. Верите ли, так скрутило, еле дотерпел до конца собрания! – Идемте. А можно мне накинуться? Объясните, Мерлина ради, что это было? – Вы о чем? – О… об этой особе в розовом, которая сидела рядом с вами. – Поппи, не пугайте – у меня ревматизм, а не склероз! Я же представил мадам Амбридж, разве нет? Да, конечно, последние тридцать лет вы на собраниях сидите между Минервой и Помоной… – Представили – и мы с Помоной даже услышали. Но мне хотелось убедиться, что я все правильно поняла: эта в рюшечках будет преподавать ЗОТС? – Вы что-то имеете против? – В определенном смысле я за. Она не вызвала у меня симпатии, и едва ли вызовет сочувствие. – Что ж, Поппи, я не вправе упрекать вас за резкость. Понимаю, вам пришлось нелегко. – Садитесь, Директор, я приготовлю мазь. Мне уже сорок лет нелегко – что ж делать, я знала, с кем связалась… Болит больше, когда ходите, или когда сидите? – Да все время одинаково… хоть оторви проклятую ногу! – Думаю, от крайних мер пока воздержимся – без ноги тоже не очень-то весело! Сейчас будет готово… – Вы не представляете себе, как я мечтал об этом мгновении, Поппи! На собрании ни о чем другом думать не мог! – Потерпите еще чуть-чуть: надо, чтобы настоялось… Студентов, конечно, жаль – рада буду ошибиться, но как-то не верится, что такая розовая в бантиках сможет их чему-то научить. А в нынешней ситуации… Впрочем, это не моя компетенция. Что ж, нашим студентам будет на ком тренироваться… разбираться в людях и делать выбор. Это трудно, но, с другой стороны, чем раньше начнешь… – Поппи… Думаю, вы знаете, что это было не мое решение. – Знаю. Должна сказать, ваши решения последних лет мне нравились больше. – Спасибо за комплимент – и ценю вашу объективность. – Директор, я не умею и не люблю говорить красиво… – Что есть, то есть. – …но хочу, чтобы вы знали, что… вы можете на меня рассчитывать. – Да, Поппи. Я и не сомневался. Странно, однако, что мадам Амбридж произвела на вас такое сильное впечатление: я думал, Минерва вас подготовила. Мне казалось, она многим делится с вами. – Многим, да. Минерва – превосходный рассказчик, но в данном случае у нее явно не хватило красок… или у меня – воображения. Ну вот, готово… Снимайте брюки! Да что толку закатывать, только помнете – снимайте! – Мадам Помфри, вы заставляете меня краснеть… – Директор, в вашем возрасте… – Простите? – …в вашем возрасте, Директор, странно стесняться врачей!
* * *
– Привет! Проходи! – Эй, ты где? – На кухне! Извини, не могу выйти – у меня тут кофе! Осторожно, не споткнись! Прости, у меня немножко… бардак. – Это ты меня напугать решила? Я у отца остановилась. Ч-черт… Люмос… Обязательно надо посреди прихожей чемодан ставить?! – Ну извини… сильно ударилась? – Ерунда… Привет-привет, сто лет не виделись! Дай на тебя посмотреть… О, да ты прямо цветешь! – Ты тоже! Садись… скинь барахло со стула… куда-нибудь. А, чтоб мне – ты смотри, убежал-таки! – Держи – я тут каких-то плюшек купила. Я, правда, вроде как на диете… а ну ее, есть охота! Нет, здесь уже спасать нечего… давай, я сделаю! – Что это у тебя с рукой?! – А ты могла бы запомнить с одного раза тринадцать паролей, переданных тебе в зашифрованном виде? – Ну… вообще-то, должна мочь. – Значит, ты бы попала в квартиру моего папочки с первой попытки, не-сказать-бы-грубого-слова-про-твоего-наставника! А я не аврор, я всего лишь скромный биолог… перепутала что-то. Ключ вставила, меня и шарахнуло. – Больно? – Уже почти нет. – Слушай, было какое-то заклинание… сейчас вспомню… – Эээ… нет уж. В смысле, спасибо, не стоит! Я вечером все равно в Хогвартс собираюсь – мама разберется. Давай кофе сюда – я одной рукой лучше сделаю, чем ты двумя, уж прости! – А я разве спорю? Какая ты молодец, что зашла! Я из твоей записки не поняла, ты когда приехала? – Вчера – поздно вечером. Объясни, что вообще творится? Мне мама написала, я поняла только, что все плохо… «Не волнуйся за нас…» Как же! Дамблдор… поверить не могу! В голове не укладывается! Как МакГонагалл? Ты ее видела? – Видела. Ну как тебе сказать… не знаю. – Ужас. Я, конечно, сразу выехала. – Ты же писала, что у тебя там эксперимент идет… – Да и черт-то с ним! Ты что – как я могла остаться, когда тут такое… И так столько времени отсиживалась в кустах… науку двигала. Ну, теперь-то уж точно – все! Может, сгожусь вам! Да и вообще – старики мои здесь… Папаша-то, небось, опять в первых рядах? – Конечно! – Вот ведь старый безумец! Мама ругаться будет, что я приехала… но не могу! Пусть ругается – я все равно по ней соскучилась! Где чашки? – Сейчас – где-то чистые были… – Это за сколько дней посуда? Ты яичницу всегда из двух тарелок ешь? Та-ак, да я слепая курица! И чемодан этот дурацкий… И ты вся такая благостная… Ну-ка, ну-ка, признавайся?.. – Ну… в общем… – Я его знаю? – Знаешь. – Ну и?.. – Рем Люпин. – Опс… – Только не вздумай сказать… – Не собираюсь! Что я тебе, Рита Скитер? «В постели с вер-ррвольфом!» Неплохой заголовочек, а? – Знала бы ты, как меня все достали… – Представляю. А что он нам с тобой в отцы годится, позволишь сказать? – Ну уж не настолько! Всего семнадцать лет разницы! – С ума сойти можно… Все-все, молчу! – Вот и молчи. Я люблю его. – Это-то у тебя на лбу написано… Здорово, на самом деле! Но ты предохраняешься? – Следующего, кто мне задаст этот вопрос… – …ждет Авада. Это я понимаю. И все-таки? – Нет, я об этом еще не думала, и отстань. – Ну и дура. Слушай, я не помню, как там с наследственностью… наверно, даже и не знала никогда – кажется, мы этого не проходили. Давай, я у мамы спрошу?.. – Не надо. Ты же знаешь, я твою маму еще со школы боюсь. И она как-то не так на нас смотрела… – Да ну тебя – она к Люпину нежно относится… И к тебе тоже. – Да, я за семь лет заметила! – Конечно, сколько ты пробирок у нее переколотила! А кого Дамблдор объявил чемпионом по травмам? Ой, страшно подумать, как там крестная… Знаешь, я, наверно, пойду – на душе неуютно, не успокоюсь, пока их не увижу… Дура я, да? – Вовсе нет! Ладно, пока – спасибо, что зашла! Будем видеться теперь, раз ты вернулась! Не каждый день удается поговорить о нас с… вменяемым человеком! – Люмос… Чемодан-то убери, а то вы же тут головы порасшибаете! – Уговорила! – Люпину привет! А у мамы я все-таки спрошу…
* * *
Идиотская стычка, черт знает что, даже боем толком не назвать! Шансов у парня никаких – это он понял сразу, как только увидел их. А вот если… кажется, еще можно что-то сделать… Были бы у него обе ноги целы, ему хватило бы одного прыжка… он потратил бы на полсекунды меньше… Как странно растягиваются мгновения в бою, о скольком успеваешь подумать – его всегда это поражало, хотя давно пора привыкнуть. А сейчас, пожалуй, поздновато привыкать… Чертовы мысли… Не думая – легче было бы умирать. А может, повезет, и они оба выйдут живыми. Ничего, ты свое пожил, пора и честь знать, думал он, Волшебным Оком следя за Упивающимся – ловок, черт, но пока не заметил! – обычный глаз не отводя от палочки в так явно слабеющей руке... Еще чуть-чуть, держись, парень! Поппи будет плакать… ничего, знала, с кем связалась… храбрая моя девочка… Поппи-Поппи-Поппи… У нее есть Джудит… умница… вылитая Поппи в молодости, красавица! Поппи поймет и простит – простит их обоих – молодым жить – Нимфадора так его любит – славная она, все-таки, – подружка Джудит – Джудит, девочка моя, утешь маму… А может, повезет?.. Опешившие лица, две пары изумленных глаз. Главное – неожиданность. Неожиданность для обоих: для врага – что, скотина, не рассчитывал?! Посмотрим, так ли ты хорош против старого аврора! – и для Люпина, чтоб не вздумал проявлять благородство. Сбить с ног, отшвырнуть со всей силы – сломает пару ребер, не страшно, до свадьбы заживет! А вот назло прорвемся, подумал он яростно, разворачиваясь, восстанавливая равновесие, понимая, что потерял какие-то доли секунды на Люпина. Две палочки взметнулись одновременно.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 16
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума