Снарри-форум

июнь 1997

Хогвартс… Он был так счастлив здесь. Всегда. Все самые счастливые воспоминания так или иначе связаны со старым замком. И все кошмары, по какой-то странной, прихотливой иронии судьбы, тоже. Странно, но в его снах Фенриру, искалечившему ему всю жизнь, уже давно не было места. Эти сны прекратились давно, еще в далеком семьдесят шестом году. Отец говорил, это потому, что он наконец-то смирился. Ему снилась Визжащая хижина. И Снейп. Иногда – просто мертвый. Иногда – растерзанный на кусочки, съеденный. А иногда Снейп, с прокушенной рукой, превращался в оборотня с чернющими глазами без белков и убивал Джеймса. Или – они вместе его убивали. Люпин ничего не помнил из тех событий, его воображение и чувство вины помнили за него. Потом, после восемьдесят первого, ему снились Джеймс, Сириус и Питер. Тоже, почему-то, в Хогвартсе. И Сириус смеялся ледяным холодным смехом, сбрасывал Джеймса с Астрономической башни (какая ирония), поворачивался к Ремусу и говорил: «Шалость удалась, Луни». И улыбался своей озорной, задорной улыбкой. А Питер просто растворялся в воздухе. Порой в этом сне появлялся Снейп. Он стоял в стороне и качал головой, почему-то не злорадно, а с сожалением и тоскливой обреченностью. Потом, в девяносто третьем, снова была Визжащая хижина. И Сириус с Питером. Вариантов развития событий было много, этот кошмар был самым непредсказуемым, но всякий раз, когда Ремус пытался дотронуться до Бродяги, тот просто растворялся в воздухе. А теперь вот это.

***

июнь 1996

- Ты пьян? – в голосе нет возмущения – только бесконечное удивление. Ну еще бы. Ремус Люпин – идеальный боец: всегда собранный, дисциплинированный, доброжелательный, спокойный. Ремус Люпин не повышает голос. А уж выйти из себя – это и подавно исключается.

- А хоть бы и так? – сил нет даже на то, чтобы встать. - У тебя с этим проблемы?

- Ремус... - у Артура участливый взгляд. Кажется, что еще немного, и он нагнется, чтобы почесать Ремуса за ухом. Как ни странно, это отрезвляет. – Ремус, я понимаю, как тебе тяжело…
И хочется крикнуть: «Да ни черта ты не понимаешь! Что ты можешь понять?!». Он так мечтал об этом. У него никогда не было друзей. Даже в самые светлые и наивные минуты детства он понимал это. Ни-ког-да. Кроме этого, последнего, такого счастливого, несмотря ни на что, года. И теперь впервые по-настоящему хочется выть. От одиночества.

- Все в порядке, Артур. - Привычка вторая натура. Он привык держать удар. Вот и сейчас он держит… - Я в порядке.

сентябрь 1996

Северус приносил ему Волчегонное зелье сам. Очень опасная затея в их положении, Ремус так и не смог понять, зачем Снейп пошел на такой риск. Зельевар появлялся перед каждым полнолунием, обычно в компании УпСов, которые решали какие-то вопросы с Грейбеком. А в качестве предлога для того, чтобы покинуть единомышленников, обычно использовал изощренные оскорбления в адрес Фенрира. До драки не доходило ни разу, но Ремус видел, какие кровожадные, ненавидящее взгляды бросал на Снейпа Фенрир. Безумные, самоубийственные выходки, и Ремус каждый раз замирал от ужаса, ожидая, что вот сейчас оборотень сорвется, и недоумевая, откуда на задворках сознания берется чувство, подозрительно похожее на восхищение.

Ремус стоял под плащом-невидимкой, в коконе из заклинаний, скрывающих звуки, запахи, колебания воздуха, и давился Волчегонным зельем, выслушивая очередной поток колкостей и ругательств. По ставшей привычной за несколько месяцев схеме, речь зельевара должна была завершиться каким-нибудь оскорблением в адрес Сириуса, после чего самому Ремусу останется только дрожать от ярости, вцепляться мертвой хваткой в пустой кубок и бороться с искушением ударить Снейпа посильнее. Но в этот раз Снейп сам оборвал себя на полуслове, и не успел Ремус обрадоваться неожиданной удаче, как на поляне появился Фенрир. Снейп весь подобрался, как готовый к прыжку хищник, и вдруг неожиданно наклонился к росшему на поляне терновнику и шумно втянул носом воздух.

- Мерлин, здесь даже растения пропахли псиной, - лениво протянул Снейп, и Люпин чуть не подавился от неожиданности.

Грейбек оскалил зубы, и Ремус инстинктивно потянулся за палочкой, но рядом с Фенриром неожиданно возник Мальсибер.

- Вот что, Грейбек, мы составили карту и…

Ремус не слышал. В ушах шумело, глаза застилала кровавая пелена. Вот ведь идиот ненормальный, аднеранилоновый наркоман, дешевый клоун! Резкая боль в руке слегка отрезвила – Люпин сам не заметил, как кубок из-под зелья превратился в комок железа с выступающими острыми углами. Как только Мальсибер и Грейбек исчезли, он скинул мантию.

- С ума сошел, - оборотень шипел не хуже самого Снейпа, слава Богу, хватило выдержки на то, чтобы не заорать в голос. – Мечтаешь быть растерзанным на кусочки разъяренным оборотнем?!

- Разумеется, Люпин, - спокойно ответил Снейп. – Уже давно мечтаю, еще со времен нашей совместной учебы. Но на тебя в этом деле, разумеется, не надеюсь – без помощи Блэка у тебя духу не хватит.

Фраза получилась дежурной, вялой. Интонации были такими нетипичными для зельевара, что Ремус даже забыл разозлится. И только через минуту после того, как Снейп дизаппарировал, Ремус понял, чем от него так странно пахло все последние месяцы. Обреченностью.

июль 1996

- Сколько еще смертей впереди? – у Билла тоскливый взгляд, как будто он только сейчас осознал, на что пошел. Впрочем, почему «как будто»?

- Незаменимых нет, - жестоко, но помогает. Он имел возможность в этом убедиться. Ремусу плохо удавался цинизм. Северусу было проще – он привык относиться к миру цинично, и каждая фраза, казалось, шла у него от самого сердца, хотя вряд ли кто-нибудь, кроме самого Ремуса, да может быть Альбуса Дамблдора, догадывался, чего ему на самом деле это стоило. А вот Люпин каждый раз, когда произносит подобные фразы, внутренне сжимается в ожидании взрыва. И каждый раз с удивлением понимает, что – помогает. – Нас можно заменить, а наше дело – увы, нет.

- Не всех, - у Кингсли мутные глаза и Ремус даже думать не хочет о том, почему именно сейчас ему так тяжело. – Альбуса, например, никто из нас не заменит.

- Ну, об этом речь не идет, - с намеком на легкую иронию, как будто вступая в игру, заметил Артур. Вот только Ремус видит, что Кингсли отнюдь не шутил.

- Незаменимых нет, - жесткие, совсем не его интонации, и Ремус даже смутно догадывается, кому они принадлежат, но думать об этом как-то неприятно и неудобно, поэтому он просто продолжает: - Альбуса Дамблдора, конечно, один человек не заменит. Но несколько… Трое, скажем…

- Интересная теория, мой мальчик, - даже в голосе Альбуса чувствуется усталость, но у Ремуса все равно вспыхивают уши – как у мальчишки, застигнутого на кухне после отбоя. - Пожалуй, ее стоит обдумать.

- Альбус, я… Черт, что с вашей рукой?..

октябрь 1996

Чувство вины стало привычным, как воздух или ежемесячные превращения. И смешно, и больно, но никогда раньше Люпин не чувствовал себя таким нужным. Здесь, в деревне оборотней, изгоев или бойцов – все зависит от точки зрения – он, несмотря ни на что, был к месту. Почти всегда. За исключением полнолуний. Но бывает цена, которую просто невозможно заплатить. Каждое полнолуние – охоты, охоты, бесконечные охоты, пока на магглов, но это только пока – он порывался уйти. Он не участвовал в охотах, нет, но легче от этого почему-то не становилось. И после каждого полнолуния он оставался. Хотелось бы думать, что ради информации, которую он ежемесячно передавал Ордену – уж что-что, а слушать Люпин всегда умел. Спокойно было верить, что ради мальчишек – щенков, как их называл Грейбек; но как ни называй, они не переставали быть детьми: беззащитными, трогательными, в чем-то - наивными, в чем-то – жестокими, но полными энергии, и жажды познаний, и веры, и жизни. Но, лежа в обличии волка в своей землянке и слушая далекие завывания своих собратьев, Люпин думал совсем не об этом.

- Ты куда собрался?

Полнолуние только что закончилось, и ноги совсем не держали, но все, чего Люпину хотелось, это уйти как можно дальше от этого места, где люди давно потеряли человеческий облик, а звери так и не смогли превратиться в зверей – ведь животные никогда, никогда не уничтожают себе подобных ради забавы…

- Бежишь? Опять? Давай, вперед, покажи свою истинную сущность! Какой ты, к Мордреду, волк? Тебе бы больше подошел страус.

- Ты ничего не понимаешь! – слова даются с трудом, но все равно хочется, почему-то хочется объяснить, что он не может так, что это выше его сил…

- Разумеется, - смешок, полупрезрительный, полувозмущенный. – Хочешь сохранить руки чистыми? Героически погибнуть – оно и почетнее, и проще, верно, Люпин? Давай, улепетывай, беги на площадь Гриммо, или куда там ты собрался, а потом подставься под шальное заклятье, чтобы подохнуть, как положено, с возвышенными речами и всеобщими рыданиями, совсем по-гриффиндорски, незапятнанным, бессмысленно, как твой блохастый дружок…

Удар. Люпин не умел драться, вот так, по-маггловски незатейливо – не умел, но как же хотелось, Мерлин и Моргана, как хотелось сбить с этого лица презрительную усмешку, вколотить в эту немытую голову, что он, Ремус Люпин, не может вот так стоять в стороне и строчить шифрованные доклады Альбусу, что даже сотни, тысячи абстрактных жизней не стоят мертвого оцепенения, которое охватывает его при виде растерзанного волчьими зубами тела. Но из горла вырывается только бессвязный хрип, и они катятся по земле, и
Люпин яростно, грубо лупит кулаками куда придется, большей частью по земле, ну и черт с этим. И теплое, живое тело прижимает его к земле, и дрожащие, несмелые руки осторожно поглаживают его плечи, и Люпин содрогается от рыданий, Мерлин, сколько же лет он уже не плакал… А потом целует, жадно и нетерпеливо, целует все, до чего может дотянутся, и тело над ним напрягается от неожиданности, но через минуту расслабляется, и чужие губы отвечают на его поцелуи, и все вылетает из головы…