Отправлено: 13.05.05 02:36. Заголовок: Я не буду... ГП/СС; PG-13; angst, deathfic.
Я не буду… Автор: Эль Цета Pairing: СС/ГП Рейтинг: PG-13 Жанр: angst, deadfic Саммари: кто я тебе? Никто… Дисклаймер: все мы знаем, кому принадлежат персонажи. Я не претендую на них и на любые прибыли от их использования. Все — Роулинг.
Я не буду тем, кого ты пригласишь к своему смертному одру. Все, что нас связывает — одна-единственная ночь много лет назад, когда мы оба были пьяны. Я до сих пор помню ужас в твоих глазах, когда ты проснулся утром и увидел меня рядом с собой. Я не буду тем, кто закроет твои глаза. Я не нужен тебе — ты очень хорошо мне это объяснил в то утро. И я был весьма убедителен, уверяя тебя, что это взаимно. Я не буду тем, кому ты скажешь свои последние слова. Кто я тебе? Никто, и ты не захочешь мне что-нибудь сказать на прощание. Я не буду тем, кто услышит твой последний вздох. Я мог ловить твое дыхание поцелуями той ночью, я мог дышать с тобой в унисон, но ведь ты не хочешь, чтобы это повторилось. Я не буду тем, кто попытается согреть твои холодеющие ладони, чтобы еще хоть ненадолго удержать тебя рядом с собой. Ты и так стараешься держаться подальше от меня. Я не буду тем, кто поднесет стакан с водой к твоим тонким губам, чтобы ты мог сделать последний глоток. Ты никогда не просил меня передать тебе даже солонку. Я не буду тем, кто промокнет пот с твоего высокого лба, когда ты будешь метаться в лихорадке. Не мое запястье поймает твоя рука, и ты не замрешь, на секунду вырвавшись из бреда, чтобы взглянуть на меня. Я не буду тем, кто уберет влажную прядь твоих волос, чтобы она не лезла тебе в глаза. Даже в ту ночь ты не позволил мне дотронуться до своих волос. Я не буду тем, кто обнимет твое мертвое тело в последний раз. Тем, кто сможет открыто оплакать тебя. Я не буду тем, кто последним коснется твоих губ, навеки запоминая их вкус. Я не буду тем, кто склонится над тобой, пытаясь разобрать в предсмертном хрипе твои слова. Я не буду тем, кто увидит, как ты угасаешь. Я не буду тем, кто последним скажет тебе «люблю». Я не буду… *** — Профессор Поттер, вы не могли бы зайти в больничное крыло? Я медленно разворачиваюсь и смотрю на нашу медсестру, Лору, младшую дочь Невилла Лонгботтома. Что ей понадобилось от меня? Я не бываю в больничном крыле, если только не заболею. — Зачем? Она смущенно смотрит на меня, потом опускает глаза. Наконец говорит: — Профессор Снейп хочет вас видеть. Мое сердце пропускает удар. Невозможно. Ты… ты не можешь хотеть меня видеть. Ты не выносишь меня. И я повторяю, пристально глядя на Лору: — Зачем? Она растеряна и немного напугана моим холодным тоном. Ей всего тридцать лет. — Я… я не знаю, профессор Поттер. Он не сказал мне. Мисс Лонгботтом не виновата, в конце концов, что мы с тобой так и не сумели найти общий язык за все эти годы. Она не виновата, что у тебя самый отвратительный характер в мире. Я вздыхаю. — Хорошо, Лора. Я зайду. *** Это смешно, это правда смешно, но я боюсь стучать в дверь твоей палаты. Мы не разговаривали пятьдесят лет. Ну… не то чтобы совсем. Мы нормально общались по профессиональным вопросам, мы вполне вежливо приветствовали друг друга, встречаясь в общем зале и коридорах школы. В конце концов, мы же деканы двух традиционно враждующих факультетов, и мы должны были подать им пример если не дружеских, то хотя бы нормальных отношений. Но я никогда не заходил к тебе поболтать, и мы никогда не разговаривали на отвлеченные темы. Не про квиддич же с тобой разговаривать. И не про моих многочисленных крестников-Уизли. И не про твои зелья — я все равно ничего в них не смыслю. И я стою перед дверью твоей палаты, никак не решаясь поднять руку и постучать. Если бы я мог придумать хоть одну причину, по которой ты пригласил меня, мне было бы легче. Из-за двери вдруг доносится глухой кашель, который никак не прекращается, становясь все более надрывным. Я не могу это слушать. Я поднимаю руку и стучу. Слышно, как ты пытаешься справиться с кашлем, чтобы произнести хоть слово, но не можешь. Я открываю дверь и вхожу. Ты сидишь на кровати, на высоких подушках, судорожно согнувшись и давясь кашлем. Две недели, как ты тут, и страшно смотреть, как ты изменился. Но я не разглядываю тебя — твоя рука пытается нащупать стакан с водой, что стоит на тумбочке, но он слишком далеко от тебя. Я быстро подхожу, беру стакан и всовываю его в твою руку. Ты подносишь его ко рту и жадно пьешь. Это действительно помогает. Через несколько секунд ты откидываешься на подушки и ставишь стакан на место. А потом замечаешь меня. Это странно и глупо, но ни ты, ни я не говорим ни слова. Ты лежишь в больничной кровати и смотришь на меня, а я стою перед тобой и разглядываю тебя. Ты всегда был худым, но сейчас от тебя словно остался один скелет — под пижамой не видно этого, конечно, но я вижу твои дрожащие руки — очень худые и костлявые, обтянутые сухой тонкой кожей с пигментными пятнами. Твое лицо, узкое и бесстрастное, теперь напоминает жутковатую маску из пергамента — по нему можно изучать анатомию, так четко видны изгибы костей черепа, едва прикрытые тонким слоем мимических мышц. Глаза запали, но не потускнели — все такие же черные, яростно блестящие, а губы твои побелели. Как и твои волосы. Когда-то черные и гладкие, они теперь стали совершенно седыми, сухими и потому растрепанными. Ты ужасно выглядишь, если честно. Ты наконец размыкаешь губы и произносишь сиплым, не имеющим ничего общего с твоим глубоким баритоном голосом: — Профессор Поттер. — Профессор Снейп, — отвечаю я. Вновь повисшее молчание начинает меня раздражать. Ты позвал меня, чтобы мы вот так вот молчали? После долгой паузы ты говоришь: — Профессор Поттер, пожалуйста, подойдите ближе. Мне трудно громко говорить. Я мысленно чертыхаюсь — мог бы и сам догадаться. Я подхожу к твоей кровати и после недолгого колебания сажусь на стул рядом. Ты поворачиваешь ко мне голову и говоришь: — Сегодня ко мне заходил Альбус. Сначала мне кажется, что ты бредишь. Альбус не мог к тебе зайти, он почти сорок лет как в могиле. Потом я понимаю. Непроизвольно оглядываюсь на портрет, висящий на стене — не Дамблдора, конечно, но он мог говорить с него. Ты киваешь. — И что же он сказал? — спрашиваю я. Это более чем странно — Альбус предпочитает ни с кем не говорить, даже с Минервой, сменившей его на посту директора Хогвартса. Хотя… он же приходил попрощаться. Удивительно, но ты находишь в себе силы саркастично усмехнуться. — Я задолжал ему. Одну вещь. И он потребовал, чтобы я выполнил его просьбу. Я не мог отказать. — Что же это? — интересуюсь я, уже догадываясь, что это будет связано со мной. Так и есть. — Откровенный разговор, Поттер, — говоришь ты, и в первую секунду я настолько ошарашен этим обращением, которого не слышал от тебя уже пятьдесят лет, что даже не могу вникнуть в смысл слов. Потом до меня доходит. — Откровенный разговор со мной? — уточняю я. Так, на всякий случай. — Ты видишь здесь кого-нибудь еще… Гарри? Боже, Северус, ты меня с ума сведешь. Разве ты называл меня Гарри хоть раз в жизни? — Нет… Северус, — говорю я осторожно, но вопреки моим опасениям, ты чуть улыбаешься уголком губ. Я словно впервые осознаю, что ты умираешь. Ты назвал меня Гарри. Ты улыбнулся мне. — Не нужно мучиться, Гарри, ты же привык называть меня профессором. Ты совсем не обязан звать меня по имени. Я всегда зову тебя по имени в своих мыслях, Северус. Я привык. Я только удивлен, что тебе так легко дается мое имя. — Я не мучаюсь, Северус. Скорее мне это нравится.
Ты снова улыбаешься. Еще немного, и мне придется резервировать место в Мунго. Профессор Снейп улыбнулся мне два раза за пять минут, хотя перед этим мы нормально не разговаривали полсотни лет. — Ни для кого не секрет, что я умираю, — говоришь ты, и я даже не пытаюсь протестовать — ты же не идиот, в конце концов. Ты не напрашиваешься на утешения — это просто констатация факта. — И Альбус потребовал, чтобы я поговорил с тобой. Я молчу, едва сдержав банальное «о чем?». Ты тоже молчишь, похоже, не зная, с чего начать, потом сердито вздыхаешь и, не глядя на меня, говоришь: — О наших отношениях. Я не знаю, что сказать. О наших отношениях. Не то чтобы там было о чем говорить. Или Альбус хотел, чтобы ты извинился передо мной за что-нибудь? Не думаю, что это можно было бы назвать откровенным разговором. Я действительно не понимаю, что происходит. Я молча смотрю на тебя, а ты раздраженно глядишь на меня. — Поттер, ты собираешься сказать хоть слово? Ну вот. Опять Поттер. — Гарри. Ты застываешь с открытым ртом, собравшись что-то сказать. Криво ухмыляешься и с нажимом произносишь: — Гарри. Хорошо, Гарри. Должен честно сказать, что я ненавижу Альбуса — в том, что он сейчас сделал, нет ничего хорошего. Меня утешает лишь одно — мне все равно недолго осталось. День или два, а вероятнее всего, несколько часов… Твой голос словно отдаляется от меня. В висках шумит, перед глазами все темно, а сердце стучит так, словно я бегу марафонскую дистанцию со скоростью спринтера. Несколько часов. А мне никто не сказал. А почему мне должны были говорить? Все в курсе, что мы не ладили, и я ни разу не спросил о тебе… это очень глупо и по-детски, но мне казалось, что ты вечен. Как сорок лет назад я думал, что вечен Дамблдор. Пока я учился в Хогвартсе, ни ты, ни он ничуть не изменились — он был все так же стар, ты все так же угрюм и властен. Первые седые пряди появились в твоих волосах лишь после смерти Альбуса. Но я не замечал, как ты стареешь. А сейчас вдруг оказалось, что ты старик — умирающий старик. Я и сам старик, конечно. Маги стареют медленнее, но и угасают зато мгновенно. Альбус умер очень быстро — в понедельник он был бодр, как обычно, во вторник лежал в больничном крыле, а в среду мы стояли вокруг его постели и молча смотрели на его тело. Мне сейчас не дали бы больше пятидесяти лет, хотя мне уже за семьдесят. А ты… я как-то не задумывался над тем, сколько тебе лет. Мне казалось, что ты совсем не меняешься. А ведь тебе больше девяноста… Я вдруг понимаю, что ты давно замолчал и смотришь на меня, ожидая ответной реплики. Я быстро произношу: — Мне так жаль… Это прозвучало совершенно отвратительно. Как будто я наемная сиделка, которой очередной пациент плачется и жалуется на жизнь, а она с заученно-сочувственной интонацией говорит, думая совсем о другом: «Мне так жаль». Ты холодно смотришь на меня, а я практически слышу, как скрежещет закрывающийся засов на какой-то двери в твоем разуме, и мне теперь не дождаться от тебя откровенности — даже если ты должен Альбусу. И еще я понимаю, что ты сейчас просто вышвырнешь меня из своей палаты, и уж на это у тебя хватит сил. И ты не узнаешь — никогда не узнаешь! — как больно мне терять тебя, пусть ты никогда не был моим… Почему мы никогда не можем делать, что нам хочется? — Пожалуй, нам стоит сейчас проститься, профессор Поттер… Я хочу встать на колени рядом с твоей кроватью, целовать твои руки и плакать, шептать тебе что-то совсем неважное… — …попрощайтесь за меня с мистером и миссис Уизли… Но я не могу. Это слишком мелодраматично. Чересчур театрально. И, должно быть, очень смешно выглядело бы со стороны. — …извинитесь перед ними, что я не смог этого сделать лично… А мне хочется кричать. Ты уходишь. От меня. Навсегда. Пока ты был рядом, все эти годы, у меня была какая-то инфантильная надежда, что все еще может как-то наладиться — тем более глупо, учитывая, что я ничего не делал для этого… — …и, пожалуй, еще мисс Лонгботтом… …и если не сделаю, прямо сейчас, то уже действительно ничего нельзя будет исправить. Никогда. Я накрываю своей рукой твою, и ты замолкаешь на полуслове. Свирепо смотришь на меня, но не делаешь попытки вырваться. Ты словно ждешь чего-то. Я осторожно сжимаю твои пальцы и начинаю: — Я ничего никому не должен — разве что себе. И, наверное, тебе тоже. Это не так уж и много — всего лишь короткий откровенный разговор, да ты и не знаешь, что я его задолжал. Я и сам не знал, если честно. Но я должен.
Делаю глубокий вдох и краем глаза вижу твой взгляд — задумчивый и заинтересованный. И я продолжаю: — Все эти годы я скрывал свое истинное отношение к тебе… — твоя рука вздрагивает, и я останавливаюсь. Это на самом деле слишком резко. Чуть поворачиваю голову, ровно настолько, чтобы увидеть твое лицо уголком глаза. Смятение. И сменяющие друг друга… страх и надежда?.. Боязнь чего? Надежда на что? Я не знаю, как ты примешь то, что я все-таки собираюсь сказать. Но отступать мне уже поздно — действительно слишком поздно. — Я уже очень давно не испытываю к тебе неприязни… Северус, — как я мечтал называть тебя так. — С середины седьмого класса. Примерно. На самом деле тогда я влюбился в тебя, но об этом скажу чуть позже — как только ты перестанешь кашлять, приподнимаясь на локтях и пытаясь одновременно с этим смотреть на меня своим взглядом — недобрым и испепеляющим. Кашель вновь затягивается, твои руки дрожат, и ты вот-вот рухнешь на подушки. Я осторожно поддерживаю тебя, помогая наклониться вперед, и протягиваю стакан воды. Ты отбрасываешь мою руку, и вода расплескивается по кровати. Чтобы убрать лужу, хватило бы простого заклинания, но чтобы произнести его, мне придется отпустить тебя. Наконец приступ заканчивается, и ты бессильно откидываешься назад, прямо мне на руки. Разъяренно смотришь на меня и хрипишь: — Уберите руки, Поттер! Я бережно укладываю тебя назад на подушки, игнорируя и твои гневные взгляды, и то, как напряглось твое тело; потом произношу то самое заклинание, чтобы высушить твою постель. Ты не снисходишь до того, что поблагодарить — вместо этого ты устраиваешься поудобнее, надменно смотришь на меня и говоришь: — Так что за чушь вы несли насчет седьмого класса? Ты напрасно пытаешься скрыть заинтересованность в голосе — ты действительно очень хочешь знать, что я имел в виду и говорил ли я правду. При других обстоятельствах я бы непременно воспользовался этим и попробовал бы выведать у тебя что-нибудь, но не теперь. Только не теперь. Я твердо знаю, что никогда не прощу себя, если ты умрешь, не узнав о моих чувствах к тебе. Ты не должен уйти, думая, что я тебя ненавижу. Я не хочу, чтобы мы расстались вот так. Не хочу. И не допущу этого. Безусловно, было бы куда проще, если бы ты припер меня к стенке и выпытывал, что это я имел в виду, а я, посопротивлявшись для вида, сказал бы все будто в сердцах. Вот только слишком долго я тянул. Ты уже не в состоянии загнать меня в угол ни в прямом, ни в переносном смысле. Поэтому придется говорить самому. — Ты, конечно же, не помнишь, как вскоре после рождественских каникул на седьмом курсе я взорвал котел. Но, может быть, ты помнишь, что в марте того года я взорвал уже семь котлов — даже Невилла переплюнул, — я грустно усмехаюсь и чуть искоса смотрю на тебя. Невероятно, но ты слегка улыбаешься — совсем незаметно, уголками губ и еще немножко глазами. Никто другой не заметил бы этого, но я знаю черты твоего лица наизусть. — Должно быть, — продолжаю я, — Альбус просил не трогать меня, потому что ты тогда не назначил мне ни одной отработки. А ведь я хотел этого… — Поттер… — изумленно говоришь ты, но я не даю себя перебить. — Потому что уже тогда, на седьмом курсе, я хотел быть рядом с тобой, видеть тебя, говорить с тобой и даже изредка словно случайно прикасаться к тебе, — я не решаюсь взглянуть на тебя, я чувствую себя так, словно мне вновь семнадцать и ты снова мой учитель, в которого я влюблен, но которого я все равно боюсь. Ты не говоришь ни слова, я знаю, ты слишком потрясен тем, что только что услышал, и я просто продолжаю. — Я не говорил об этом никому. Ни тогда, ни позже. Меня бы упекли в Мунго, если бы кто-то узнал, что я влюбился в Северуса Снейпа, — так, словно бы мимоходом, невзначай, произнести это оказалось куда проще, чем я думал. И теперь, когда главное уже прозвучало, остальное будет совсем легко. — И я пытался остаться наедине с тобой, но из-за чертовой просьбы Альбуса ты меня вообще не замечал, что бы я ни делал. Я пытался забыть. Я убеждал себя, что это всего лишь юношеские гормоны, что скоро все пройдет… но не проходило. И через несколько лет, в тот вечер, вскоре после победы над Волдемортом, ты был безобразно пьян, и я притворился, что пьян тоже. На самом деле я тогда выпил всего ничего… Это была лучшая ночь в моей жизни, Северус. Я провел ее с любимым человеком. Но утром… ты сам знаешь, что было утром. Я понял, что не нужен тебе. Совсем. И мне осталось лишь смириться, — я наконец осмеливаюсь взглянуть на тебя, и понимаю, что ты уже давно пришел в себя и теперь просто слушаешь с совершенно нечитаемым выражением лица. Осталось совсем немного — лишь закончить. Я никогда не репетировал эту речь, да и на речь это не похоже, но я знаю, что она подходит к концу. — Я смирился. Но разлюбить тебя за все эти годы — за эти чертовы полвека! — так и не смог. Ты слезливый романтик, Поттер, — констатировала рассудочная часть моего разума. — Хотел осторожно и спокойно сказать, что любишь его, а в результате изложил то, что он и так знал, приправленное твоими соплями. А ты молчишь. Я не смею отвернуться, не смею даже пошевелиться, и вижу краем глаза, что ты смотришь на меня, пристально смотришь. Даже до предела скосив глаза, я не смогу рассмотреть твое лицо, но я знаю, что ты очень внимательно разглядываешь меня и думаешь, можно ли мне верить. Я не зря столько лет изучал твой характер. Молчание длится так долго, что когда наконец звучит твой еле слышный сиплый голос, я невольно вздрагиваю. — Альбус ни о чем не просил меня, — говоришь ты. Сначала смысл твоих слов не доходит до меня: я думаю, до чего же жаль, что ты потерял свой великолепно поставленный голос, по мельчайшим оттенкам которого я мог угадывать твое настроение. Эти еле уловимые нюансы твоего глубокого баритона часто говорили мне больше, чем твои слова. Альбус ни о чем не просил тебя. О чем ты говоришь?.. Ах, да. О моем седьмом курсе. Он не просил. Но… но почему тогда… — Но почему же ты не назначал мне отработок? — спрашиваю я, забыв о смущении, и смотрю на тебя. Ты отвечаешь мне прямым взглядом — глаза в глаза. — Я боялся тебя. Что за абсурд. Северус Снейп, вечный ужас Хогвартса, не мог бояться семикурсника Гарри Поттера. Это нелепо. Но я знаю, что ты не врешь — тебе уже незачем врать, да и твое обещание Альбусу… — Неужели я был таким страшным? — пытаюсь пошутить я. Неудачно, конечно же. Глупо и банально. Но уголки твоих губ чуть дергаются — это твоя улыбка. — Конечно же, нет. Я неудачно выразился. Я боялся оставаться с тобой наедине. Час от часу не легче. Мне приходится буквально клещами вытягивать из тебя каждое слово, но… «темна вода во облацех». Все равно я не понимаю. Чего ты боялся?.. — Почему? Ты смотришь на меня так, что я почти забываю, как нужно дышать. Удивительно — тем более удивительно для тебя! — ласковый взгляд, чуть ироничный, по-доброму насмешливый и очень нежный. Не верится, что это ты. Я никогда не думал, что ты умеешь быть таким. И теперь совсем неважно, что ты хотел сказать — я и так уже все понял. Больно. Почему так больно узнавать правду?.. — Я боялся не совладать с собой. Боялся, что не удержусь, если ты останешься наедине со мной, — в твоих глазах печаль, и ты отводишь взгляд. — Я любил тебя тогда… Так режет слух это безжалостное «тогда»… — …и люблю до сих пор.
Судорогой свело живот и грудь, вдохнуть невозможно, и нельзя открыть глаза, чтобы не потекли предательские слезы. Я ожидал этих слов, но я не знал, что будет так тяжело их услышать. Запрокинув голову, я загоняю слезы подальше — не время сейчас, — сглатываю, чтобы убрать ком в горле, и опускаюсь на колени возле твоей постели. Не потому, что я романтик — просто так я ближе к тебе, а тебе не нужно поднимать голову, чтобы увидеть меня. Я накрываю ладонью твою холодную худую руку. Ты улыбаешься одними глазами. — Какие мы хорошие актеры, правда? — говорю я. — За столько лет никто ни о чем не догадался. — Да, — отвечаешь ты, высвобождаешь руку и зарываешься пальцами в мои волосы. — Какие мягкие… Я не буду. Я не буду плакать сейчас. У меня будет достаточно времени для слез… очень скоро. Слишком скоро. Поэтому вместо того, чтобы плакать, я улыбаюсь — должно быть, жалкое зрелище. Нежность, нежность, нежность… вся твоя нерастраченная нежность сейчас льется на меня, и я тону в твоем теплом взгляде, задыхаюсь от боли под твоими ласковыми пальцами. Мы идиоты. И оба знаем это. Теперь, когда ты не скрываешь своих чувств, я удивлен, как мог не замечать очевидного. Как я мог быть так глуп, принимая мягкие нотки в твоем голосе за равнодушие, а искорки в твоих глазах — за отблески свечей? В свое — и твое тоже — оправдание могу сказать лишь, что все любящие слепы, особенно когда так уверены, что их отвергнут. — Прости… — шепчу я. — Прости, прости… Твоя рука на мгновение замирает, потом ерошит мои волосы и вновь ложится на простыню. — Только если и ты меня простишь, — мягко говоришь ты. Я стискиваю твои пальцы с такой силой, что тебе, должно быть, больно, но ты не подаешь вида. — Конечно, — говорю я. — Ну конечно. — Значит, все в порядке, — слабо улыбаешься ты. В порядке. Что за чушь. Уже никогда ничего не будет в порядке, но я старательно изображаю, что согласен с тобой. Мне ничего больше не остается. Я стою на коленях возле твоей кровати, согревая ладонями твою руку. Мы смотрим друг на друга, и я уверен, что мои глаза — отражение твоих — виноватые и растерянные. Мы молчим. Все равно за оставшееся время мы не успеем сказать всего, что действительно хотели бы поведать друг другу, а об остальном сейчас точно не стоит говорить. Ты смотришь на меня с нежностью и скрываемой болью, то и дело поднимаешь руку, чтобы тронуть мои веки, губы, проследить пальцами линию подбородка, взлохматить волосы… И всякий раз я замираю, словно завороженный. У тебя чуткие пальцы — даже теперь, когда они дрожат и кожа загрубела. И когда ты отводишь руку, то слегка сжимаешь другую, чтобы почувствовать наши переплетенные пальцы. Больше всего мне сейчас хочется не думать. Не думать о том, сколько времени мы потеряли и сколько нам еще осталось, не думать, как тяжело ты дышишь и с каким трудом сглатываешь… Не думать. Едва ли не впервые за многие годы я стараюсь не рассуждать, не анализировать — просто наслаждаться этим замершим сейчас мгновением, забыв обо всем. Время останавливается. Я не знаю и не хочу знать, сколько я уже стою на коленях возле твоей кровати. Я понимаю, что минуты идут, лишь когда ты поднимаешь руку, чтобы прикоснуться ко мне. И вновь наступает оцепенение. Мне никогда еще не было так больно. Я в жизни не был более счастлив. Все заканчивается, когда ты заходишься в новом приступе кашля, скребя по простыням пальцами и пытаясь хоть немного приподняться. Я вскакиваю, помогаю тебе сесть и удерживаю, пока кашель не прекращается. И пытаюсь не думать, сколько он длился. И когда, укладывая тебя на подушки, я вижу твои глаза — расширившиеся от боли зрачки, мутный взгляд, — я понимаю, что то мгновение подошло к концу. Вода не поможет больше — ты не можешь пить. Наверное, стоило бы позвать Лору, но откуда-то я знаю, что и ее заклинания теперь не смогут ничего сделать. Поэтому я просто остаюсь с тобой. Ты обессилено лежишь на подушках, время от времени вновь начиная кашлять — все чаще и все дольше. Я вижу, как это утомляет тебя. Твой взгляд блуждает по комнате, но ты ничего не видишь. А потом полузабытье становится лихорадкой, ты мечешься на кровати, и я с трудом удерживаю тебя. Твои пересохшие губы беззвучно шевелятся, ты жестикулируешь, что-то доказываешь… И когда я в очередной раз тянусь, чтобы стереть со лба пот, твоя рука натыкается на мою, пальцы сжимаются на моем запястье с прежней, невесть откуда взявшейся силой и ты открываешь глаза. Смотришь на меня вполне осмысленно, потом тихо говоришь: — Гарри… Я склоняюсь над тобой, нежно глажу твой лоб, убирая волосы назад. Уже почти все закончилось. Так скоро. Ты распахиваешь глаза — черные, лихорадочно блестящие, огромные — и хрипишь что-то тихо, совсем неслышно. Я наклоняюсь еще ближе к твоим губам, и наконец разбираю твои слова: — Прости… прости… — Да, да… — бессвязно шепчу я, продолжая гладить твои волосы. — Да, конечно, тише… — Прости… — хрипишь ты, — прости… себя… Я безуспешно пытаюсь разжать руку, намертво вцепившуюся в простыню возле твоего плеча. Потом понимаю, что не могу вдохнуть или выдохнуть. А ты, глядя сквозь меня, повторяешь все тише и тише: — Прости себя… Я понимаю, что качаю головой. Заставляю себя остановиться и с трудом выдыхаю. — Нет, — одними губами говорю я, чтобы ты не мог услышать, — никогда. — Обещай… — судорожно выдыхаешь ты и закрываешь глаза, — мне. Все, что угодно. Тебе. Хорошо. — Да, — говорю я. — Я обещаю. Я люблю тебя. Ты расслабляешься. Твое лицо становится спокойным и умиротворенным. Твое дыхание короткое, неглубокое и неровное, и делается все чаще. На лбу вновь выступает испарина; я осторожно стираю ее салфеткой. Так проходит несколько минут. Внезапно ты вздрагиваешь, широко-широко распахиваешь глаза, откидываешь голову назад, судорожно вздергиваешь руки к горлу и приоткрываешь рот. Из твоей груди вырывается какой-то странный тихий звук, и ты обмякаешь на моих руках. Я уже все понимаю, но все равно жду еще минуту — людям всегда хочется верить в чудо, в настоящее чудо, которое не могут сотворить заклинания. Они могут убить, но не способны вернуть к жизни. Мне не хочется делать этого, но я прикладываю пальцы к твоей сонной артерии и пытаюсь нащупать пульс. Мое собственное сердце стучит чересчур громко, я ничего не слышу… я и дышу слишком шумно. Задерживаю дыхание, надолго, и лишь тогда соглашаюсь признать очевидное — твое сердце больше не бьется. Совсем. Как странно… еще час назад мне казалось, что слезы польются из моих глаз, как только это произойдет, но сейчас я не могу плакать. Я осторожно опускаю тебя на подушки, прикасаюсь к твоим приоткрытым губам своими — вкус? его нет, — выпрямляюсь и провожу рукой по твоим глазам, закрывая их. Еще десять минут назад было больно так, что нельзя было дышать, а теперь остались только холод и пустота. Я больше ничего не чувствую. Совершенно ничего. Даже слез нет — мне нечем тебя оплакать, прости. Я не смотрю на твое тело — это не ты, просто не ты. Тебя больше нет, тебя совсем не осталось, и мне нечего тут делать. Я открываю дверь и выхожу из палаты. В большом кресле в коридоре спит, свернувшись клубочком, Лора Лонгботтом. Я смотрю в окно — черное небо и яркие звезды. Притворяю дверь, она закрывается с тихим щелчком, и Лора просыпается. — Как он? — спрашивает она чуть хриплым со сна голосом. — Он… — начинаю я и замолкаю. — Он… Я не могу это сказать вслух — я не верю, все еще не верю. И я просто качаю головой. Глаза Лоры на мгновение расширяются. — О, — говорит она. Секунду думает, и добавляет чуть неуверенно: — Мне жаль. — Не надо врать, Лора, — усмехаюсь я, отворачиваюсь и иду в свои покои. — Простите, — бормочет она мне вслед. Простить. Забавное предложение. Я себя-то простить не могу… хоть и обещал. Разумеется, я выполню свое обещание… когда-нибудь. Перед смертью. *** Я не буду тем, кто бросится на твой гроб, не давая опустить его в землю. Жизнь — не театр и не пошлый роман. Я не буду тем, кто оплачет тебя громко и напоказ, чтобы все могли узнать, как я любил тебя. Мне довольно того, что об этом узнал ты. Я не буду тем, кому принесут соболезнования и оросят фальшивыми слезами. Хотя если бы я сказал о своих чувствах, на твоих похоронах была бы толпа рыдающих людей, искренне убежденных, что они скорбят о тебе. Я не буду тем, кто сможет сказать, что знал тебя близко. Я не буду тем, кто заявится на твои похороны с огромным букетом кричащих роз. Но зато я и не буду тем, кто забудет тебя через неделю после похорон. Я не буду.
Сижу, как дура, глаза вытираю... Очень понравилось. Честно. И даже не знаю, что было бы лучше - чтобы все случилось именно так, или чтобы они так и не поговорили друг с другом - в любом случае обоим было бы больно. Эль Цета Ну не умею я писать нормальные отзывы...))) Спасибо большое.
Эль Цета Мне-то за что? )))) Просто подумалось вдруг, что как бы я ни любила снарри со счастливым концом, скорее всего, возникни у них чувства друг к другу, все кончилось бы именно так. Снейп еще молодец - хоть перед смертью решился... Эль Цета пишет:
цитатаМне никогда еще не было так больно. Я в жизни не был более счастлив.
И фик такой же. Очень грустный и светлый одновременно. И ко мне можно на «ты»
Romina За теплые слова) И это все-таки не Снейп решился - его Альбус заставил. Послужил катализатором, если точнее. ЗЫ: ко мне не мона, а нуна на «ты»!
Эх, чтоб этому самому нужному ингредиенту пораньше появиться! Лет на сорок хотя бы... Хотя сильно подозреваю, что это мало что изменило бы. Жалко их, в общем...
Сижу, в горле комок, думаю как бы не разреветься. Как же грустно в течение всего фика и какое облегчение чувствуешь в конце. По крайней мере перед смертью Снейп признался в своих чувствах. Очень красивое снарри. Спасибо.
Мне понравилось. Но мне вообще нравятся фики, где все умирают, и можно посидеть и похлюпать носом. Вот только 50 лет любить друг друга и ни разу не дать этого понять... Это надо суметь! И я не понимаю - если они друг друга любили и даже один раз были вместе, какого черта на следующее утро было разыгрывать весь этот спектакль со взаимными обвинениями? Объясните, я не понимаю...
Нора Они оба считали, что это случайность, что все произошло спьяну. А теперь представьте: Снейп был пьян, а тут Гарри ему говорит: «Любимый-ненаглядный, жить без тебя не могу!» Что ему на это Снейп ответит? С точки зрения Гарри? Вот потому оба и молчали...
Эль Цета Да это понятно, просто по закону жанра Снейп должен был ему сказать что-то вроде «вы еще не протрезвели, Поттер, или окончательно лишились рассудка?». А Поттер (он же упертый гриффиндорец) должен был ему долго доказывать, что ничего это не шутка, а все серьезно. Ну и Сева в итоге бы сдался. Он почти во всех фиках так делает Не, че-то не то... Вот смотрите: просыпаются они утром. У обоих шок. Поттер краснеет, смущается и хочет провалиться сквозь землю от стыда и любви. Снейп бледнеет еще больше и оихорадочно ищет, что бы такое умное сказать. Наконец выдает что-то вроде «какого черта вы здесь делаете, Поттер? О Мерлин, неужели?!...» Поттер молчит и краснее еще больше. Наконец Сев выдавливает «убирайтесь» Да, все правильно. Простите.
Черт, я расплакалась. Почему-то не так больно, когда герои мучаются, сомневаются, выясняют отношения, расстаются... А вот так, когда ничего не изменить, ничего не исправить, когда осазнаешь, сколько не сказано, сколько потеряно... Безысходность.
Эль Цета Примите мою благодарность с легкой ноткой горечи - ведь вестников смерти не принято благодарить. И все же спасибо.
Эль Цета Любите Вы их мучать. Заставлять любить на расстоянии, сталкивать с правдой через много лет. И у Вас это так получается... Что честно говоря, я уже давно поверила - все может быть только так и никак иначе. Правда я верю в это каждый раз по разному. В «Гитаре» - одним образом, в «Шрамах» другим... А теперь вот у меня еще одно священное писание появилось. :) Спасибо!
Эль Цета Ага... Просто я стесняюсь... Прочитав такое, обращаться к автору на «ты», все равно что подойти и эдак небрежно господа по плечу похлопать. :))))
Эль Цета Ух, здорово... сама жутко люблю drama, но боюсь написать death-фик... боюсь, не вытяну напряжения эмоционального.... вы сделали это просто великолепно, изящно, тонко... вы просто ... просто гений!
Эль Цета Действительно, очень тянет поплакать, но для меня он закончился вовремя. Deathfic’и вообще не читаю, но этот почему-то захотелось, о чем ни минуты не жалею. Безумно красиво. и мягко. поэтому не страшно, а грустно. но не до боли. Спасибо.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 0
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
Лет на сорок хотя бы... Хотя сильно подозреваю, что это мало что изменило бы. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума