Снарри-форум

Сижу на пустой скамье платформы. Вокруг странно тихо и пусто. Люди передвигаются скорее лениво, чем поспешно, хотя в таких местах, как вокзалы должно бы быть по-другому. Они бегут, опаздывая, спеша, пытаются успеть, не опоздать на встречу с судьбой. Поезда, самолеты – это ведь не только средство передвижения, это еще и выбор пути. И я, один из безумных путешественников, оставил за спиной все, что у меня было, и купил первый попавшийся билет. Оказалось, Лондон-Париж. Вообще-то это хорошо, что я попаду на континент – там можно легко найти еще один поезд в никуда и, если повезет, объездить все, на что хватит денег. А когда деньги закончатся, заработать на следующий билет.
Раньше я никогда не путешествовал, не считая ежегодного курсирования между Лондоном и Хогсмидом на протяжении семи лет. Странное это чувство – уезжать, не зная, вернешься ли… Но я не жалею. Возможно, чужие страны охладят мою больную голову.
До поезда еще долго, и мне это не нравится, потому что заставляет вспоминать то, что я бросаю: друзей, работу и… его.

Не знаю, с чего все это началось. Наверное, с суда над Пожирателями, когда я оказался чуть ли не единственным, кто его защищал. Дело в том, что я верил в его невиновность. На шестом курсе, когда он стал нашим преподавателем по защите, я впервые оценил его талант учителя. Для меня это было странное, неожиданное чувство – уважение к этому человеку. Я все больше присматривался к нему – к тому, как он подчистую выкладывается на каждом уроке, к его замечаниям, которые, вызывая злость, толкали ребят совершенствовать навыки, доказывать злобному преподавателю, что они на самом деле не тупицы. Я ведь и сам одно время учил их и точно могу сказать: он добивался тех же результатов, что и я, хотя его методы кардинально отличались от моих. Это было вдвойне странно, потому что зелья он так и не смог вбить нам в головы. Может, это оттого, что защиту студенты знали лучше и не боялись ударить в грязь лицом, а может, зелья и вправду мало кого интересовали.
Вот так я понял, что он хороший учитель. Этот вывод ошеломил меня, и я захотел узнать, какой он за пределами класса. Но не так, как обычно это делают дети: «У, злобный Пожиратель, вчера десять баллов с Гриффиндора снял – наверняка он верен Волдеморту!», а как бы… со стороны.
И это оказалось неожиданно легко. Я начал замечать другие вещи: как он помогает мадам Помфри пополнять запасы лазарета, – а ведь это обязанность действующего зельевара! – как он раз за разом, год за годом спасал меня, неизменно поливая грязью и своим фирменным Снейповским сарказмом. А еще он шпионил для Ордена. Конечно, каждый мог сказать, что двойной шпион в любой момент мог оказаться предателем, но… Он спасал мне жизнь и тогда, когда Волдеморт еще был в небытии, и когда он возродился. Этому могло быть еще не одно объяснение, но в тот раз я впервые поверил директору на его очередное замечание о доверии к профессору Снейпу.
Я очень хорошо запомнил фразу, брошенную Хмури по отношению к Дамблдору: «Старый интриган, готов спорить, собственную смерть распланирует».
И все чаще возвращаясь в воспоминаниях к той злополучной ночи на Астрономической башне, я уверялся, что наш штатный шпион невиновен.
Когда после последней битвы Снейпа, раненного, доставили в закрытое отделение Мунго, а потом в аврорат, я понял, что нужно действовать. Я перерыл все документы Дамблдора и Снейпа, какие смог найти. И кое-что откопал: рецепт зелья, которым профессор лечил руку директора. Я отдал его экспертам, и они обнаружили, что зелье может принимать только смертельно больной человек. Для меня это стало шоком, настоящим открытием! Кусочки головоломки стали складываться в цельную картину.
На основании этого листочка я добился разрешения о применении веритасерума на суде.
До сих пор помню, как я орал на министерских чинуш, которые не хотели отпускать бывшего преподавателя зельеварения. Но я ведь Герой, и им пришлось уступить.

Через пару месяцев Снейп ко мне зашел. Не поблагодарить, а хорошенько наорать за мое пьянство и распущенность. Я тогда огневиски бочками пил, оплакивал погибших и свою горькую судьбу, а еще думал: увижу его только на каком-нибудь светском приеме, а он лишь скривится в ответ мне в лицо. Так что когда он пришел, я подумал, что до белочки допился. Нет, он мне склянку какого-то протрезвителя всучил, а потом антипохмельного добавил. Под его грозным взглядом Кричер принес чайку, и… мы разговаривали. Обо всем: о войне, о школе, о его зельях, о моих полетах на метле. Через месяц меня приняли в одну английскую квиддичную команду, он на это ничего не сказал, только поздравил сухо. Потом мне надоело летать, и я пошел в аврорат. На это он усмехнулся и ответил, что ждал момента, пока я поумнею.
Вот так и было: то я к нему заходил, то он ко мне. Просто однажды мы оказались в одной постели. Это не было чем-то неправильным, страшным или… не знаю, мне казалось, что я попал домой. Он был моим первым, но мне никогда не хотелось пробовать с другим.
Он все так же преподавал. Обычно я приходил часам к семи-восьми, а выходные мы проводили вместе. А сегодня был короткий день…
Приди я на полчаса позже, наверное ничего бы не узнал.
Каминная сеть настроена на его гостиную, а наша спальня находилась сразу за дверью. Помню, как открыл дверь и заглянул. В комнате были слышны голоса, но сначала я не придал этому значения. Не знаю, почему не окликнул его, а немного прислушался. Может, ворвись я с шумом и криком: «Привет, Северус!», продолжал бы жить в неведении. Но я остался стоять за приоткрытой дверью, когда увидел, что кровать не застелена.
За стеной были слышны голоса, но собеседников я не видел.
- Ремус, уходи, уже слишком много времени. – Меня удивило, что он назвал своего школьного недруга по имени, раньше этого никогда не случалось.
- Нет, подожди, Северус. Я должен тебе кое-что сказать. – Последовал тяжелый вздох. – Я знаю, что ты и Гарри… вместе, и я бы ни за что не причинил ему такую боль, но, - вздох, - Северус, я влюбился в тебя. Наверное, это прозвучит странно после того, что между нами было, но это не просто желание, которое можно просто так удовлетворить. Я…
Потом наступила тишина, которая оглушила меня больше, чем это признание.
- У тебя сладкие губы, Северус.
Все, я не мог больше этого выносить. Я закрыл дверь и по каминной сети отправился на площадь Гриммо.
Плохо помню, что я делал, куда ходил. Знаю только, что решил уехать. Просто облегчить им задачу по изгнанию меня из своей жизни. Все вставало на свои места: смятые простыни, присутствие Ремуса в нашей спальне, а ведь Северус никогда никого туда не пускал… кроме меня и, как оказалось, него.
Мы никогда не говорили о любви. Ни я, ни тем более он не заикались об этом. Наверное, надо было сказать, чтобы он знал. Может, ему этого и не хватало?
А возможно, что ему не интересен такой юнец, как я? Они одного возраста, Ремус намного умнее меня, не такой нахальный и неуклюжий, а ведь Северус любит порядок. А еще у них большой жизненный опыт, а я… мальчишка, вся юность которого прошла в борьбе с красноглазым уродом. А еще я сын своего отца и… нет!
Я судорожно хватаю себя за волосы, чтобы болью физической притупить боль душевную.
Я его люблю. Наверное, это и вправду так – начинаешь ценить то, что у тебя было, только тогда, когда этого не станет.
Скоро поезд. Уже почти десять вечера и холод сумерек проникает под куртку. Я оставляю их, пусть он будет счастлив… без меня.

- Гарри?
Я узнал этот голос. И этого человека. Еще сегодня утром я бы бросился ему навстречу, повис на шее и жарко поцеловал, но сейчас мне больно повернуть голову и посмотреть. Я чувствую движение воздуха: он сел на скамью рядом со мной.
- Я нашел это на полу гостиной в доме на площади Гриммо. Написано безобразно, но суть я уловил.
В поле моего зрения оказался клочок мятого пергамента, чернила на котором были местами размазаны, кое-где расплылись. Откуда это у него?
«Я все знаю о вас с Ремусом. Не хочу (зачеркнуто) не буду (зачеркнуто). Будь счастлив».
Странно, я не помню, чтобы такое писал.
- Откуда это у тебя? – мой голос тихий и хриплый, но в груди что-то не дает вздохнуть и откашляться.
- Я волновался, когда ты не пришел вовремя домой и решил проверить остальные места, где еще ты можешь быть.
Интересно, зачем ему меня искать? Наверное, он думал, что я буду сообщать о каждом своем шаге! Не дождется!
- Я пришел раньше, - ответил я, все так же не поднимая глаз, кожей чувствуя его взгляд.
- Ты видел, как оборотень поцеловал меня?
- Нет, не видел, но отлично слышал! – во мне поднимается волна злости и горькой обиды. - Я только не понимаю, почему ты мне не рассказывал раньше? Не желал меня обидеть или выполнял очередной долг ко мне? – я яростно смотрю в черные глаза, и от его непроницаемого вида мне хочется плакать. – Я знаю, для тебя я всего лишь глупый мальчишка, но ты мог хотя бы не врать мне? Вы в спальне, и эти смятые простыни… - я все же не выдерживаю и всхлипываю, по щекам катятся слезы, а горло сдавливает тугой комок. Он придвигается ближе и молча меня обнимает. Я цепляюсь за его мантию, утыкаюсь куда-то в солнечное сплетение и дрожу как осиновый лист. Я больше ничего не могу говорить, только вдыхать этот знакомый запах трав, которым он пропитался у себя в лаборатории. Последний раз, пускай это унизительно, пускай он сейчас уйдет и хорошо, если молча, не сказав напоследок что-нибудь язвительное. Пускай я буду собирать себя по кусочкам, пускай…
- Сегодня утром, - вдруг заговорил он своим бархатным голосом, - я ставил эксперимент в лаборатории, - к чему он это говорит? Но я не перебиваю, и он продолжает. - У зелья от гематом есть несколько недостатков – я пытался их исправить. К сожалению, эксперимент оказался неудачным, и я стал жертвой взорванного котла.
Я больше не трясусь, только изредка шмыгаю носом, но не отстраняюсь. Он все так же крепко держит меня в объятиях, мне так хорошо и спокойно, что больше ничего не имеет значения. Он продолжал говорить тихо и отрывисто, а я слушаю.
- Так что после эксперимента я чувствовал слабость и решил поспать, пока организм не придет в себя. Когда я проснулся, пришел Люпин. Если ты не забыл, сегодня полнолуние. Я отдал ему волчье зелье и сказал, чтобы он убирался к себе. Но он не уходил, а у меня жутко раскалывалась голова: сон убрал слабость, но токсичность давала о себе знать. Ты же знаешь, что зелья первой необходимости я всегда держу в спальне. Оборотень увязался за мной – головная боль делала мои словесные атаки не слишком убедительными. Пока я пил зелье, этот… Люпин наговорил мне всю ту чушь про любовь. Когда я к нему обернулся, он меня поцеловал. Честно говоря, я был в шоке и даже не сразу подобрал нужные слова, что, согласись, случается со мной не часто, - он усмехнулся. А я, кажется, забыл, как надо дышать, слушая, не пропуская ни одного слова. – Давно я так хорошо ни с кем не ругался. Сказал, что нужно было думать раньше о своих чувствах, когда он травил меня вместе с Мародерами или когда меня пытались приговорить к Поцелую, а он и пальцем не пошевелил, чтобы этому воспрепятствовать, что я ему и кошку бы не доверил, не говоря уже о чем-то большем. А еще, что он полнейший идиот, если думает, что я тебя брошу.
Его объятия были крепки – мне трудно было дышать, и в то же время я никогда не вдыхал воздух с такой радостью и блаженством. Потому что это больше, чем признание в любви. Это абсолютное доверие и открытость. Ведь именно сейчас он благодарил меня за то, что я добился его оправдания. Благодарил и вручал себя мне. Если я его сейчас оттолкну, он больше никогда не будет моим.
Мои пальцы выпускают ткань его мантии, он напрягается, но я не даю ему отстраниться, обхватываю поперек туловища и с силой сжимаю. Нахожу край высокого воротничка и целую куда-то возле высокой скулы. Он мой. Я люблю только его. Как я вообще мог подумать, что он будет с кем-то еще?
- Я люблю тебя.
Судорожность его объятий не становится меньше, но плечи расслабляются. Будто он снова ждал удара. Это осознание бьет меня по мозгам не хуже молотка. Я боюсь думать, что было бы, не найди он меня. Если бы поезд ушел раньше…
- Как ты нашел меня?
- Поттер, ты аппарировал прямо с порога этого своего дома, - в его голос возвращаются ворчливые интонации, и я как-то абсолютно, по-сумасшедшему этому рад. – Я твою магию где угодно узнаю. Ты так расточительно с ней обращаешься, что после твоего колдовства всегда остается жирный след, неряха ты мой. Так что я просто аппарировал вслед за тобой. – Слова о неряхе обидны, но за нежность в его голосе я только начинаю довольно сопеть, уткнувшись носом ему за ухо.
- Кстати, я все хотел поинтересоваться, куда ты намеревался сбежать? – он дергает меня за прядку волос, и я поднимаю пылающее лицо.
- Париж. А потом хотел просто путешествовать. Я все равно нигде не был. – И тут мне в голову приходит еще одна гениальная мысль. Знаю-знаю, он давно опасается моих идей, но не предложить я не могу.
- Поехали вместе, а? На поезде! Это же здорово: стук колес, маленькое купе. Настоящее путешествие, куда хочешь! – сейчас лето и ему не нужно постоянно присутствовать в школе.
Он с сомнением смотрит мне в лицо.
– У меня нет с собой ни денег, ни билетов, ни одежды. Как ты себе это представляешь?
- Билет сейчас купим, деньги у меня есть, одежду приобретем по дороге.
- Поттер, я умру от скуки. У меня нет с собой ни книг, ни…
- Купим книги, а скучать я тебе не дам, – я улыбаюсь от уха до уха, а его лицо становится невероятно сосредоточенным.
- Я не могу вот так все бросить и уехать неизвестно куда, да и твоя работа…
- МакГонагалл напишешь письмо – отправим по дороге. Она будет рада, что ты взял отпуск. К сентябрю вернемся. Можем и раньше, если тебе надоест. А из аврората я ушел.
Он почти готов согласиться, я вижу. Я не буду на него давить, не буду… Я целую его в мягкие губы – глубоко, нежно, властно. Это пьянит меня не хуже огневиски, которого я сегодня тоже наглотался, но он не дает мне насладиться властью над собой. Он жестко впивается пальцами мне в волосы на затылке, оттягивает голову назад и буквально сминает мои губы.
- Ты слизеринец, Поттер. Кто тебя пустил в Гриффиндор, м?
Я плохо соображаю, только жадно смотрю на его припухший рот. Откуда-то сбоку доносится голос: «Грязные педики!», но мне плевать.
- Очередная авантюра под предводительством Поттера. Ты на меня ужасно влияешь, – его голос хриплый. Я уверен, что он слышал реплику маггла, но никак не отреагировал. – Вещи отдашь мне на хранение. Знаю я тебя – через пару дней потеряешь и багаж, и деньги. И кстати, где твой обещанный билет? Поезд через две минуты.
Я охаю и быстро вскакиваю со скамьи, готовый бежать к кассе, но его рука твердо хватает меня за рукав и сажает на место. Я удивленно смотрю на него.
- Дай мне свой билет, - я не понимаю зачем, но подчиняюсь. Он долго его разглядывает и не реагирует на мои вопросы. Потом берет в руки мою неудавшуюся записку-прощание и аккуратным взмахом палочки, чтобы никто не видел, трансфигурирует во второй билет.
Быстроходный маггловский поезд уже стоит возле платформы, и мы заходим в вагон. Здесь нет маленьких купе: до Парижа чуть больше двух часов, но я уверен, что потом мы обязательно найдем такой, чтобы не меньше суток был в пути.
Хорошо уезжать в неизвестность, зная, что тебя поддержат, помогут и подстрахуют, не дадут оступиться и обязательно, обязательно помогут вернуться.

END.