Снарри-форум

Снег не должен идти в конце октября. Даже в старушке Британии — даме ветреной и непредсказуемой, с характером если не дурным, то неординарным. Но вот он, ложится на плечи моего маггловского пальто, путается в растрепанных ледяным ветром волосах, распугивает припозднившихся работяг, а потом, словно подустав от своего нервного танца, заворачивается тонкими сухими спиралями вокруг заиндевевших фонарных столбов, устраивается на заслуженный отдых у их подножия, почти сливаясь с серой, тонущей в полумраке мостовой.

Освещение, кстати, здесь вообще не бог весть какое — а ведь это почти самый центр Глазго, и улица-то довольно широкая, украшенная уже к этому их безумному ритуальному уничтожению тыкв, сплошь утыканная лавочками, кафе и барами. В окнах мерцает замысловатая реклама, по сложности своей с каждым годом все больше и больше напоминающая магическую, за окнами — яркий, теплый, почти домашний свет, и никого. Ну все верно, разумеется. Хорошая хозяйка и собаку бы в такую погоду... а я вот иду. Сам не знаю куда, сам не знаю зачем. Прижимаю к боку сверток с последней партией ингредиентов от личного шотландского поставщика:«Ай, ладди, тентакулы упакованы по правилам!» Ну какой я ему «ладди»? Сколько можно говорить? Но старику плевать, он посасывает свою трубку и хитро щурит под стеклами старых очков светло-голубые водянистые глаза, и этим до подступающей к горлу тошноты напоминает мне Альбуса. Травы под грубой бурой бумагой уже ледяной коркой скоро покроются, а я иду, склонив голову, навстречу колючему ветру.

Температура по моим ощущениям минусовая. Давно стоило бы аппарировать домой, но охваченный почти мальчишеским упрямством я продолжаю сражаться с непогодой. Отчего-то мне всегда казалось, что первый снег несет в себе какую-то магию — не ту, к которой мы привыкли, а совершенно особенную, доступную всем и каждому. Волшебнику, магглу, министру, посудомойке. Нужно только уметь прочувствовать момент.

Я не знаю, чего жду от этого вечера. Еще вчера я ответил бы на этот вопрос так: «А чего мне ждать? Мне ждать больше нечего, для меня все кончилось». Но не прыгать же с Астрономической башни, в самом деле. Вот и живу: день — ночь, вдох — выдох, шаг, за ним еще один, и иногда кажется, что ухнешь в пустоту. Но Земля все еще под ногами: вертится, носит на себе стареющего зельевара. Если бы меня спросили, я бы ответил — ох, я бы им ответил. Вот только спросить некому. И даже «увы» добавить не хочется. Ну некому — так некому. Я и раньше-то особо не был окружен друзьями — про любимых и говорить нечего. Прожил же как-то.

Пятка, потеряв опору, скользит по обледенелому тротуару, и я едва успеваю удержать равновесие.

Вот до того серого дома с красными водостоками — и домой, — даю себе обещание. Но дом остается позади, за ним еще один. Начинает ломить зубы и пощипывать уши. Отвык я вот так гулять, давно отвык. Раньше мальчишка иногда вытаскивал — я ворчал, конечно, но шел. А куда от его напора денешься. Это сила пострашнее гравитации. Но я все реже вспоминаю те дни. Еще немного и перестану вспоминать совсем. Мы ничего друг другу не обещали, просто бок о бок учились заново жить. Просто временами делили на двоих ничем иным незаполненные отрезки своего существования. И иногда соприкасались пальцами. Подать перчатку. Передать соль. Аппарировать вместе. Кому это нужно? Потому и прогнал.

Стареешь, Северус, становишься сентиментальным, — сержусь я на себя и в наказание решаю дойти до конца улицы. Если мне не изменяет память, то там дворик есть темный и всегда безлюдный. Вот оттуда — домой. Варить яд, сушить тараканов и отрывать лапки лягушкам. Смеюсь зло и плотнее запахиваю воротник. А на что я рассчитывал? На вселенскую справедливость? На знак свыше? И первый снег этот чертов. Нет бы ему пойти завтра, когда я весь день буду занят в лаборатории — я бы даже не заметил. А тут... магия, тоже мне. Тебе что, снова восемь, старый недоумок?

Двери и оконные рамы последнего в череде увеселительных заведений бара окрашены бледно-розовым и увиты сверкающими гирляндами — ни дать ни взять кукольный домик. Мерлиновы подштанники, какая же безвкусица. Через большие стекла я вижу стоящие внутри столы, которые неожиданно дисгармонируют с жутковатым внешним видом кабака. Крепкие, судя по всему, дубовые, потертые кружками и локтями посетителей. Но на них — я морщусь — такие же розовые солонки и подставки для салфеток. А за одним из них...

Я замираю, не веря своим глазам. Вот и как после этого не поверить в знаки? Я в них не верю, разумеется. Но всегда верил в способность одного небезызвестного волшебника оказываться в нужном месте и в нужное время. Для кого это время нужное, я пока не придумал, но отчаянно не желал признавать, что для меня. Впрочем, в случайности я тоже никогда не верил.

Захожу, стряхиваю снег с волос. Внутри жарко и душно, как в теплице, и я неожиданно думаю о том, что у людей, носящих очки, от такого перепада температур наверняка запотевают стекла.

Он меня не видит. Меня вообще никто не видит, даже бармен не поворачивается в мою сторону, и я на мгновение пугаюсь, что все-таки умер, и это загробный мир. Мой личный ад — со снегом, безвкусными барами и этим вот... умеющим оказываться. Я бы поверил, вот честно. Но не успеваю испугаться по-настоящему: он смотрит на меня и, кажется, вообще не удивляется. Еще одна особенность, всегда поражавшая меня до глубины души.

Нужно что-то сказать, а я не могу. Стою, потираю озябшие ладони, чувствую, как губы сами собой складываются в презрительную усмешку, да бровь левая приподнимается. Ну а что, привычка — вторая натура, так что простительно. Но его это больше не впечатляет, это я давно понял.

А он тоже молчит, засранец. Всегда такой разговорчивый — не заткнешь, а тут молчит, улыбается и смешно морщит нос. А потом запускает руку в этот кошмар, по чьей-то оплошности оказавшийся у него на голове вместе волос. Впрочем, что это я. Знаю я, по чьей. Святая Моргана, мальчишке двадцать четыре года, а он все выглядит, как подросток.

— Мистер Поттер, — обретаю я наконец дар речи и присаживаюсь напротив, не спросив разрешения.

Он по-прежнему не удивляется и не отвечает. Просто кивает и продолжает улыбаться, как блаженный идиот. Прибил бы.

— Что вы здесь делаете? — предпринимаю я еще одну попытку и сразу же на себя злюсь. Ну что я лезу к нему, в самом деле? Нужно уметь расставаться с прошлым.

— Живу, — улыбается он и отпивает эля.

— В баре? — спрашиваю я, заламывая бровь. Конечно, я понимаю, что не в баре, а в Глазго, но это сильнее меня.

— В Глазго, — отвечает он, усмехаясь как-то очень по-взрослому, и я понимаю, что внешность обманчива. Он изменился. Я тоже изменился. Мир вообще не стоит на месте, вращается, наворачивает круги по спирали. Виток за витком. Иногда точки совпадают, но уже никогда не будут идентичны.

Я прикрываю глаза, жалея, что не растянулся тогда на мостовой. Разбил бы нос или стукнулся головой, и тогда пришлось бы аппарировать домой. И не было бы вот этой неловкой сцены. Нужно прощаться и уходить.

— Что вам подать? — наконец сдается бармен, практически ниоткуда возникнув у нашего столика. «Нашего», — тоже мне. Я едва не смеюсь вслух. Пора прощаться и уходить.

— Полпинты вашего фирменного, — отвечаю я, надеясь, что пиво тут варят лучше, чем декорируют помещения.

— Ага, оно у них вкусное, — снова улыбается мальчишка, словно в доказательство, делает глоток из своей кружки и довольно жмурится. Надежда, что напиток мне понравится, тает как дым.

— Значит, живете, — повторяю я. — А как же магический мир, поклонники ваши? Не собираетесь возвращаться? — Ну зачем я опять? Знаю же отлично, что клал он на этих поклонников.

Но он не обижается. Кажется, что он действительно мне рад.

— Собираюсь. Но все никак не могу найти повода. Не подскажете?

— Что? — я правда не понимаю.

— Повод. Зачем мне возвращаться, Северус? — он пьет еще и смотрит так странно. Да, изменился. Сильно изменился.

— К друзьям? — стреляю я наугад.

— Так я с ними вижусь, — он откидывается на спинку стула. — Вы же не думали, что я живу отшельником, правда же?

Думал. Я действительно так думал.

— Разумеется, нет. Вам всегда были нужны обожатели.

Он смеется.

— Похоже, рано мы встретились.

Я молчу, не понимаю. И этот взгляд проницательный едва ли не пугает. Что я упускаю?

— Так вы специально искали встречи? — спрашиваю, вспоминая о том, что не верю в случайности. — Зачем?

— Нет, — вот теперь он и правда удивлен. Глаза эти его зеленющие за стеками очков становятся круглые-круглые. — Просто вышел побродить перед сном. И тут снег этот...

— Снег? — уточняю я. Хочется попросить его изъясняться повнятнее, но язык отчего-то не слушается.

— Ага, — он упирается локтями в стол и наклоняется ко мне, словно собираясь поведать страшную тайну. Не надо, прошу тебя. Хватит с меня тайн. — Я когда был маленьким всегда загадывал желания на первый снег. Не сбывались, конечно. Но я не сдаюсь.

— Вы всегда были на редкость упрямы, — отвечаю я на автомате. Думать уже не могу, в глазах мутится. Бармен давно принес мое пиво, но мне до него дела нет. Я пытаюсь понять, в чем подвох. Может, сейчас откуда-нибудь с хохотом выпрыгнут его рыжие и прочие друзья и закричат: «Попался!» Мерлин всемогущий, да что это я?

— Пожалуй, — в его глазах что-то гаснет. И следом что-то гаснет у меня в душе. А может?.. Ну что случится? Еще один шрам? У меня их столько, что не сосчитать, и большую часть нанес себе я сам. Так сильно ли повредит еще один?

— Иногда это неплохо, — говорю я и пробую пиво. Невероятно, но оно вкусное. Невероятно, но из-за этих простых слов в мальчишке снова будто бы лампочка зажглась. Он улыбается, опять напоминая мне того подростка, что за руку тащил меня гулять в пургу. И я решаюсь. Залпом выпиваю стакан, чувствуя, как кончики пальцев иррационально наливаются теплом, вглядываюсь в сумерки за окном, отмечая, что погода вдруг изменилась. Ветер стих, и крупные теперь хлопья снега, медленно кружась, опускаются на мостовую.

— Надо сказать, тут жарко. Не хотите пройтись, мистер Поттер?

fin.